— Он уезжать-то не передумал?
— Кто его знает. Скорее всего, у него денег на билет нет. А увольняться он увольнялся.
— Ничего. Мы ему поможем.
— Я согласен.
В больнице я натыкаюсь на аккуратно сложенный кукиш. Валтурин с синим лицом в огромной полосатой спецовке смотрит на меня каким-то живым взглядом, как будто в вагонном окне после безликой пестроты он увидел нечто интересное.
— Во! — говорит он и скрипит зубами. — Подождет старушка. Успеет еще прибрать к рукам. Я еще молодой.
— Семен, ты прямо как мальчик, — выговариваю я. — Раз повезет родиться, и то не знаешь куда себя деть. Уж тебе-то положено это знать.
— А ты-то знаешь? — зло спрашивает Валтурин.
— Догадываюсь.
— Вот что, давай не будем.
— Действительно, на кой черт ты мне сдался, — обозляюсь я.
— Ну, ну, ладно, Серега. Знаю я тебя. Я тут столько передумал.
— Ты билет на самолет купил?
— Я остаюсь здесь.
— Но ты же уволился?
— Устроюсь в другую организацию.
— Езжай ты, Семен, домой, — говорю я устало. — Дома обогреешься, перестанешь жить на износ, все у тебя войдет в норму.
— У меня и так все в норме.
— И поэтому ты здесь?
Семен отворачивается.
— На вот, молока тебе принес, — вытаскиваю я бутылку из портфеля. — Не знаю, что тебе можно, что нельзя.
— Мне все можно. Я сильно хочу есть.
В ближайшую субботу мы с Макаровым провожали Валтурина. Приятели Семена не смогли его сопровождать, а самого Семена мы постарались сберечь. Недовольный, но трезвый, он прощался с нами, и я чувствовал легкую утрату. Ничего не поделаешь, он тоже маленькая частица моей судьбы. Частица опасная, тяжелая, иногда смешная, а иногда трагичная.
В аэропорту тихо и безлюдно. Редкие пассажиры и встречающие переговариваются негромко, сидя в мягких креслах. Мы со Слободсковым тоже сидим и смотрим на летное поле, где стоят два лайнера. Чуть в стороне на подставке лежит разобранный вертолет, и пассажиры, выходя на посадку, частенько и с тревогой посматривают на него. Он мешает им верить. Психология.
Мы поджидаем знакомую Семена, которую ни он, ни мы никогда не видели. Слободскова я пригласил с собой за компанию, чтобы не было скучно. Ему все равно делать нечего, и я уже отвык что-либо предпринимать в одиночку. Новая привычка. Только среди людей я чувствую себя спокойно, работаю я или читаю только в сопровождении радио, магнитофона, шума разговора и движения вокруг. В противном случае мне чего-то не хватает, и я не могу сосредоточиться. Раньше все было наоборот.
— Как там Тамара Ивановна себя чувствует? — спрашиваю я Валерку.
— Нормально, — говорит он, думая о своем. Аэропорт всегда располагает посмотреть на свое житие-бытие как бы с высоты птичьего полета и, что называется, подбить бабки.
— Вчера Вику видел, — навожу я Слободскова на нужный разговор. — Первая поздоровалась.
— Ты насчет Антона интересуешься? — спрашивает Валера. — Когда я появился в поле зрения Тамары, она была на стадии раздумий. Мы побеседовали с ней раза два, не больше. Только, говорит, я взялась за него как следует, он сразу распался и заныл. Ноет и ноет.
— Заноешь тут, — смеюсь я.
— Как ты, говорит, образовался возле меня, я сразу поняла, что с Антоном мне будет жить скучно. Но и на таких, как я, видишь ли, у нее уже нет времени.
— Ты что же, настолько ясен, что совсем не нужно времени, чтобы в тебе разобраться?
— Это мой принцип. С женщинами я стараюсь быть ясным. Предельно. Особенно, когда все ясно мне.
— Это верно, — соглашаюсь я с удовольствием. — Сам не люблю, когда спекулируют серьезными вещами и выставляют на продажу все без разбора. Однако гнусная она все-таки бестия. Человек ведь женат, а для нее это так, чепуха.
— Нечего было самому дурака валять, — говорит Слободсков. — Ладно, все в порядке. Я сказал, чтобы она оставила его в покое.
— Ну и что? Она тебя послушает?
— Обязательно, а куда она денется? — Он опять смотрит в окно, где самолет начинает выходить на взлетную полосу. — Все, — добавляет он. — Я не хочу больше об этом говорить.
— Что-то я тебя не узнаю.
— Пойдем покурим, — предлагает Слободсков и встает. Мы выходим на улицу.
— Интересное дело, Серега. Раньше я жил по вдохновению, что ли, или, как говорят классики, страстями. А в данном случае никаких симпатий у меня особых не было и мне пришлось играть самого себя. И что же я увидел? — он смеется и машет рукой. — Ты как-нибудь попробуй сыграть самого себя. Очень полезное дело, как в зеркало на себя смотришь.