Из-за двери слышатся голоса хозяйки и новой моей соседки. Девушка говорит негромко, поэтому понять трудно, что она говорит. Зато Раиса Петровна ясно и доходчиво повторяет: «Живи — и все. Живи — и все». Мне вдруг становится весело, потому что это говорится и для меня.
Надо спешить в читалку. Собрав тетради в портфель, появляюсь в прихожей. Обе стоят на кухне и смотрят на меня. Я здороваюсь с девушкой, извещаю Раису Петровну о цели моей вылазки и исчезаю за дверью.
По дороге обдумываю линию поведения. Надо сказать, что определять житейскую тактику и стратегию мне еще не приходилось ни разу, поэтому я испытываю странное удовольствие. Максимальная деловитость на грани аскетизма, все опустошающая сухость натуры, жесткая до занудности принципиальность… Вспоминаю наши общежитские правила, которые, как мы считали, делали нас вооруженными до зубов. Вот одно из них: изощренному интеллекту блестяще противостоит только махровая простота.
Связав все правила, принципы и установки в единый снаряд и налюбовавшись на свою мощь, я мысленно обращаюсь к предполагаемому противнику. Неожиданно я вижу девушку совсем отчетливо, стоящей на кухне рядом с хозяйкой, растерянной и без того сжавшейся от неловкости, и вдруг чувствую жесточайшую и… радостную беспомощность.
Мы сидим в комнате Раисы Петровны, пьем чай и смотрим многосерийный детектив. От нашей компании веет уютом, семейственностью и благополучием. Любого убежденного холостяка такая прелюдия к вечному счастью просто бы потрясла.
Я искоса поглядываю на соседку. Девушку звать Таня, она на два года моложе меня, учится в университете. Я вспомнил, почему при первой встрече что-то показалось в ней знакомым. На одной из выставок картин художник представил графический рисунок пером, где двумя-тремя плавными линиями изобразил головку девушки, олицетворяющую самоё юность. Я с удовольствием посмеялся бы над этим сравнением, если бы оно исходило не от меня самого. Двух-трех легких движений руки для описания девушки явно недостаточно, тем не менее сходство есть: белые, крупными волнами волосы, чистое тонкое лицо с выражением легкого удивления и детской наивной значимости.
Период нашей жизни, когда девушка пряталась за Раису Петровну, а я жил в читалке и только ночевать приходил, уже прошел. Теперь мы занимались вместе, и хозяйка ходила мимо дверей с лоснящимся лицом и заглядывала к нам в комнату, как в любимый виварий.
На экране телевизора, как я уже говорил, демонстрируется темная бесчувственная импортная история, похожая на математическую задачку. Кое-кого уже «убрали», теперь «ликвидируют» тех, кто «убирал». Выпадает из игры тот, у которого шансов меньше, только и всего. Переживать за них нечего, поэтому мы по ходу фильма ведем свой разговор.
— Раиса Петровна сегодня тоже небольшую акцию провела, — говорю я Татьяне. — Уж не проверка ли на прочность, Раиса Петровна? Может, я «под колпаком»?
— Да, Танечка, тут такая история вышла, — хозяйка озорно посматривает на меня и пододвигается на диване к девушке. — Забыла я, посадить Полкашку на цепь, а сама иду открывать Саше калитку. Песик тут как тут, морду в щель, ну и… И что, ты думаешь, делает Сашенька? Кричит? Взлетает птицей на забор, как все нормальные люди? Нет, он быстро хватает руками пса за обе челюсти, — она показывает на себе, как это было, — и молча, спокойно запихивает его обратно, как будто всю жизнь только этим и занимался. Прямо гангстер какой-то. Я, например, его боюсь.
Девушка смеется. Я первый раз в жизни вижу женщину, которая умеет вот так говорить. Умеет подтрунивать весело, умеет создать атмосферу, да много она чего умеет.
— Это не «Полкашка», — отвечаю, — а чумовой бронтозавр. Сколько живу, и все чужой.
— Так за что же ему, Сашенька, тебя любить-то? Ты вот сам посуди. Будка у него протекает, а ведь, вроде, мужик в доме. Мы-то с тобой понимаем, что некогда: занятия, синяки часами отмачиваем, а он-то ведь глупенький, сырость, к тому же, не любит.