— Это отличное выражение.
— Да ну! Многие вещи ведут себя как что-то другое — это не значит, что они таковыми и являются. Если я хожу и веду себя как убийца, это не значит, что я убийца. Или это заклинание, которое…
— Это не имеет значения. Важно то, во что люди верят.
Что-то изменилось в том, как Малфой смотрел на нее, но это изменение было настолько незначительно, что Гермиона не знала, что это такое и как оно произошло.
— Понятно. Итак, мужчина, который сошел с ума, крякает и ходит как утка, он и есть утка.
— Нет, он мужчина.
— Но он ведет себя как утка…
— Но я не считаю его уткой. Если только он не похож на утку, а это заклинание тоже…
— Но он все еще мужчина.
— Что?
— Он звучит, ходит и выглядит как утка, но он все еще мужчина.
Она покачала головой.
— Откуда я могу это знать? В этом-то и смысл. Ты видишь, как он выглядит и как себя проявляет, и веришь в это.
— Ты не дала ему шанса доказать обратное. Ты увидела, предположила и пошла дальше. Не…
Гермиона подняла ладони к потолку, издавая разочарованный стон.
— Если утка подходит ко мне и начинает вести себя странно для утки, я могла бы задуматься, что в ней что-то не так. Но если она ведет себя как утка, зачем мне это делать. Так же, как я не стала бы думать, что дерево не дерево, или стол не стол, или что-то в этом роде. Должно быть что-то странное, чтобы заставить кого-то думать, что это не то, за что оно себя выдает.
— Значит, ты бы просто подумала, что это странная утка. Это как, — Малфой посмотрел на стену, кончиком языка облизывая нижнюю губу, — Пожиратель Смерти или чистокровный представитель элиты, встретивший нескольких магглорожденных, которые находились в священном трепете перед магией и носили маггловскую одежду, а оказались глупыми, грубыми, невоспитанными и лишенными магических способностей людьми. Потом каждый раз, когда они видят кого-то, испытывающего священный трепет перед магией и носящего маггловскую одежду, они предполагают, что это маглорожденный — глупый, грубый и лишенный магических способностей. Но я полагаю, если он крякает, как утка…
— Нет, это…
— И ты была бы…странной магглорожденной? Так ли это? Я…
— Я магглорожденная, но не все мы, или даже большинство из нас…
— Каждая группа в мире имеет набор убеждений о том, кем они должны быть. Я полагаю, ты будешь утверждать, что о каждом человеке следует судить индивидуально, а не основываясь на стереотипах или наборе убеждений только потому, что он выглядит и ведет себя так, как будто он принадлежат к этой группе. Что, я также полагаю, означало бы, что если оно крякает, как утка, то на самом деле это может быть не утка, и глупо
предполагать такое.
— Нет, на самом деле, именно потому, что я все еще магглорожденная, то могу утверждать, что неправильна не сама оценка, а связанные с ней убеждения. То, что я умна и талантлива в магии, не означает, что я не маглорожденная. Я та, кто я есть. Я просто отличаюсь от тех, кем меня представляли.
Во взгляде, которым Малфой одарил ее, читалось, о чем и речь. Гермиона прищурилась, потому что этот взгляд заставил почувствовать, что она каким-то образом только что проиграла.
— И они не узнают об этом, пока в их распоряжении не появится что-то большее, чем тот факт, что ты «крякаешь, как утка». Думаю, хорошо, что не все настолько наивны или глупы, чтобы верить, что то, что выглядит как что-то на самом деле не всегда является тем, чем оно является.
Гермиона молчала и смотрела на Малфоя так долго, что, когда осознала это, ей стало неловко. Она переминалась с ноги на ногу, пока он просто продолжал смотреть в ответ, и ее разум пытался придумать какой-то аргумент, но он загнал ее в угол, и он это знал.
— Смысл в том, что, если произнести заклинание быстро, оно звучит как проклятие. Свет от заклинания выглядит так же, и при правильном применении оно погрузит человека в состояние искусственной смерти на несколько часов, прежде чем тот придет в себя. Заклинание никому не известно. Никто не будет предполагать, что было произнесено какое-то другое заклинание, потому что не будет никаких признаков, что это не так. И пока их не будет, они будут считать, что ты используешь Смертельное проклятие, поэтому не дай им усомниться!
Она думала, что Малфой снова попытается возразить ей, но он просто продолжал смотреть на нее. Гермионе почти захотелось ткнуть его в глаз, чтобы он перестал заставлять ее чувствовать себя настолько неловко в собственном теле. Она положила руки на бедра, чтобы хоть чем-то их занять, и повернула голову в сторону стены, продолжая следить за ним своим периферическим зрением.
— Попробуй снова.
15 июля, 10:31
Гермиона просматривала свои записи с пометкой 7c, а затем нашла ту же цифру и букву в отчете легилимента, прежде чем прочитать и его. Напевая себе под нос, она повернулась к другому столу, на котором стояли флаконы с жидкими, молочными воспоминаниями, и достала 7с из слота.
Она хотела бы просмотреть их в первую очередь, но знала, что это желание было вызвано не необходимостью, а любопытством — это были воспоминания, которые у нее стерли. Были более срочные задачи. Почти так же любопытно Гермионе было увидеть поведение Малфоя с людьми, стоящими гораздо выше по рангу в Возрождении, чем та группа, которой он руководил — что ж, надо признать, он был хорош.
Его высокомерие и превосходство напомнили ей о временах Хогвартса, но теперь эти качества проявлялись скорее в поведении, чем в словах. Малфой настолько вжился в образ, что казалось, что он позволил надеть на себя наручники только ради их же собственного душевного спокойствия, и эту ситуацию можно было бы легко исправить, если бы он пожелал.
Он казался довольным, когда узнал, кто они, но опасным, когда они поставили под сомнение его право находиться среди них. Было что-то естественное в том, как он позиционировал себя, побуждая более слабых и зависимых следовать за ним — он был таким, сколько она его помнила. Находчивый, изворотливый, собранный и замкнутый, но без лишней загадочности. Его глаза загорались каким-то особым огнем, когда он говорил о грязнокровках, исправлении ошибок своей юности и возвращении их мира — он был вдохновлен до такой степени, что она стала доверять ему еще меньше.
Малфой очень хорошо играл свою роль.
Гермиона наблюдала за спиной человека, сидящего на полу и повернутого лицом в угол. Она подозревала, что это была она сама, но, наблюдая за движением плеч и рук, не узнавала себя. Она считала, что знать, как ты выглядишь со стороны, было совершенно естественно, ведь она ежедневно чувствовала все свои движения, но оказалось, что это вовсе не одно и тоже. Поэтому, когда она придвинулась к стене достаточно, чтобы различить пряди кудрей, прилипших к потной щеке, то была зачарована своим собственным изображением, как если бы среди жонглирующих клоунов появился акробат.
Подобные воспоминания не изменялись восприятием, так что Гермиона знала — это не то, как Малфой видел ее, а то, как видели все. Она не помнила, чтобы раньше была такой бледной, хотя и не помнила, когда в последний раз смотрела на себя в зеркало по-настоящему, а не бросая беглый взгляд на волосы и лицо. Она задалась вопросом, действительно ли ее тревожность — то, как она украдкой бросала взгляды на Малфоя и сидела, сцепив руки на коленях — была видна не только ей в воспоминании, но и окружающим.
Гермионе хотелось протянуть руку и погладить себя по голове, как эхо из будущего, которое заверяет, что все будет в порядке. Но она удержалась. Это была уже прошедшая битва, а ей предстояло сосредоточиться на новых.
Не то, чтобы кто-то был здесь, чтобы заметить, если она это сделает. Но иногда слишком долгое пребывание в воспоминаниях беспокоило ее, потому что заставляло чувствовать себя призраком. А иногда это было именно то, что нужно в данный момент. Ее желание оказаться всеми забытой постоянно вступало в борьбу с потребностью оставить какой-то след в этом мире. Гермиона знала о том, чего хочет, ровно столько же, сколько и о том, что будет есть на ужин через месяц — почти ничего.