24 ноября, 21:17
Он был холодно-безупречен, словно зима, замораживающая мир за окном. Туман и иней на стекле размывали картинку из легкого снегопада и голых деревьев, но все же неплохо передавали отражение его лица.
— Зима всегда так долго длится. Весна и лето пролетают, по ощущениям, за несколько недель, а зима тянется в этих краях целый год.
Это как постоянная грусть и краткие проблески счастья, которые мы помним и которых с нетерпением ждем, но которые так быстро исчезают. И даже, когда случается солнечная зима, это все равно суровое и морозное время года, символизирующее увядание и смерть природы.
Гермиона хотела было озвучить свои рассуждения, но Малфой, возможно, и сам думал о том же — он часто заканчивал ее мысль, прежде чем она успевала договорить. В других случаях он просто ее высмеивал.
— Люди, которые предпочитают зиму, чувствуют обратное.
Ее взгляд переместился по стеклу, с теней деревьев на его глаза — почти теряющиеся в морозе черные зрачки.
— Ты один из них?
— Нет, для меня зима тоже длится слишком долго.
— Ты выглядишь так, будто принадлежишь зиме. Сплошь белое с серым.
Он мог быть холодным, а иногда и жестоким. Твердый, как деревья, но лишенный их массы. Впрочем, слабые деревья склонялись под жизненной бурей, тогда как сильные выстаивали независимо от толщины ствола.
— То, как ты выглядишь, и по этому признаку принадлежишь или думаешь, что принадлежишь к чему-то, не всегда оказывается тем, к чему ты принадлежишь на самом деле.
Гермиона тихо хмыкнула и в который раз задалась вопросом, о чем же Малфой думал.
Она подняла подбородок, проводя руками по своей одежде и вспоминая, что он сказал ей буквально полчаса назад.
— Значит, мне не место в библиотеке только потому, что я так выгляжу, верно?
Ей показалось в отражении, что он перевел свой взгляд с пейзажа за окном на нее, а то розовое пятно вполне могло быть ухмылкой.
========== Шестнадцать ==========
Комментарий к Шестнадцать
Страсти накаляются;)
25 ноября, 05:22
Гермиона пихнула сумку ему в грудь, продолжая зажимать ее между его телом и своими руками, пока Малфой не перехватил ручку. Он выглядел озадаченно, как будто она только что вручила ему головоломку и дала всего минуту на решение. Она прочистила горло, протягивая одной рукой фонарь, а второй отбрасывая с лица выбившиеся пряди волос. Малфой медленно поднял руку, цепляясь двумя пальцами за металлическую петлю держателя. Во время этой краткой мизансцены Гермиона старательно отводила взгляд.
— Что это, Грейнджер?
Он, должно быть, уже и сам догадался. Вряд ли он мог подумать, что она внезапно решила вручить ему большую сумку, набитую одеждой или мягкими игрушками.
— Вещи. Ну спокойной…
Малфой выронил сумку, когда его рука взметнулась, чтобы поймать захлопывающуюся дверь. Он смотрел на нее, и Гермиона смотрела в ответ широко раскрытыми глазами.
— Просто вещи. — Толстое одеяло, ботинки и подушка получше. Если только ему не нравились жесткие, тонкие подушки, которые больше напоминали…
Малфой сделал шаг вперед. Его пальцы убрали один из завитков с ее лица и зависли около уха — свет фонаря в его руке качнулся, когда он наклонил голову. Его губы были теплыми и мягкими и разительно отличались от характера самого поцелуя — требовательного и решительного, как будто Малфой был твердо уверен, что именно это и должен делать в данный момент.
Но ведь он не должен был быть ни в чем уверен. Ну разве что в паре вещей. Например, если он сжимал ладонь так же крепко, как Гермиона свою, то металлический держатель наверняка впивался в его кожу так же сильно, как и в ее ключ от камеры. Вероятно, он мог быть уверен и в том, что у нее перехватит дыхание, когда он склонится ближе, и в податливости ее рта, когда она раскроет свои губы ему навстречу.
Прерываясь для вдоха, Гермиона отклонилась назад, и ее рука поднялась к его груди, но в этот момент Малфой отступил. Они смотрели друг на друга в течение трех быстрых ударов сердца, а потом он наклонился вбок и закрыл дверь. Гермиона ошарашенно уставилась на внезапно возникшую преграду, все еще продолжая видеть перед собой выражение его лица, которое не могла разгадать. Однако спустя пару мгновений ярость начала брать верх над удивлением.
— Ты… ты не можешь просто закрыть дверь!
Она заглянула в окошко, но не смогла разглядеть ничего, кроме едва освещенного края кровати и полоски пола. Ей было интересно узнать, где он сейчас стоит. Может быть, Малфой специально закрыл дверь, чтобы она его не видела, или потому что осознал, что теряет контроль, и хотел выставить между ними барьер.
— Я говорила тебе не делать этого! Я говорила тебе, что я решила, что нельзя этого делать! По очевидным причинам! По причинам настолько очевидным, что ты идиот, раз не понимаешь, что они достаточно весомы, чтобы этого не делать!
Гермиона поняла, что ее голос практически сорвался на крик, и это было единственным, что удержало ее от дальнейшего выплескивания взявших верх эмоций. Неважно, что она находила его привлекательным. Неважно, что она каким-то образом привязалась к нему, потому что это был естественный результат длительного воздействия на человека чего бы то ни было. Неважно, что она могла не стыдиться быть с ним ходячим напоминанием о войне, потому что они оба боялись звуков в темноте и поворачивались к стене спиной. Неважно, что ей нравились его улыбка и хмурый взгляд, и споры с ним, и то, как он ее бесил, и сотни других вещей. Неважно было и то, что она постепенно обнаружила, что Малфой представлял собой намного больше, чем она когда-либо о нем думала. Ничто из этого не имело значения, потому что были границы…
— Границы! Нельзя пересекать их, словно какой-то идиот!
Она развернулась в сторону туннеля и начала рыться в кармане в поисках спичек, когда позади нее раздался стук. Гермиона выхватила палочку, роняя на пол коробок, и повернулась к двери камеры. Малфой смотрел на нее через окошко, и она смотрела в ответ, чувствуя, как пылают щеки.
Гермиона снова наполовину развернулась к туннелю и замерла, понимая, что если сейчас просто уйдет, то он не оставит ее в покое. Она нахмурилась, глядя на дверь и вертя в пальцах ключ, а затем повернула назад, готовая к спору. Они еще какое-то время смотрели друг на друга сквозь стекло, прежде чем Гермиона вставила ключ и повернула его в замке. Ей пришлось, как обычно, упереться ногами в пол, чтобы дверь поддалась, вот только на этот раз она приоткрыла ее ровно настолько, чтобы услышать и быть услышанной, ничего более.
Малфой очевидно не был готов довольствоваться столь малым пространством, потому что просунул в щель руку и толкнул дверь в бок — та отлетела в стену. Но еще до того, как раздался звук удара, он снова поцеловал Гермиону, обхватывая ладонью затылок и удерживая ее на месте.
Она отклонилась, но Малфой потянулся за ней, а затем она подалась к нему всем телом, и его рука обвила ее за талию. Гермиона чувствовала, как внутренности сжимаются и переворачиваются, ее пальцы покалывало, в ушах шумела кровь.
Она сжала в горсть его рубашку, и Малфой притянул ее ближе. Ее грудь прижалась к его, и, находясь так близко, Гермиона ощутила, что он был больше и сильнее, чем ей казалось до этого. Рука Малфоя сместилась вместе с тканью ее блузки, и она почувствовала, как исходившее от него тепло проникло сквозь тонкую одежду. Его язык потерся о ее, когда он слегка качнулся назад, а затем их губы снова притянулись друг к другу, будто разноименные магниты, лаская, посасывая и покусывая, прежде чем Малфой отстранился, обдавая ее щеку горячим дыханием.
Гермиона издала судорожный вздох. Продолжая стоять с закрытыми глазами, она концентрировалась на каждой точке их телесного контакта. На том, как разжимался и сжимался его кулак, приводящий в движение мышцы и сухожилия его руки, обвитой вокруг нее, на быстром подъеме и опускании его груди, на щетине, касавшейся ее щеки, на его дыхании, которое переместилось к ее челюсти, шее, плечу.
— Что ты делаешь? — Едва слышно прошептала она, не уверенная, что ее слова вообще были различимы.