Ломоносов был очень популярен и востребован как автор. «Грамматика» только при жизни издавалась четырнадцать раз. А ведь никакого авторского права или гонораров не было. Было лишь сверху распоряжение – печатать! А после: благодарность в виде деревеньки или десяти рублей – уж как получится, или наоборот – батогов надают, то есть палками по спине. А с «Риторикой» загадка получилась: кто-то в университетской типографии на ней деньги зарабатывал. Я не думаю, что сам автор, хотя – кто знает! Я давно когда-то слышал, что с этих гранок, то есть с набора 1748 года, книжку допечатывали несколько раз, но не думал, что после смерти автора.
5
С Борисом Израилевичем мы долго дружили. Он ко мне в Горький приезжал. Вместе с заместителем министра Треггером. Уговаривали меня в Москву перебираться работать. Я отказался.
А Козакову я позвонил, когда этот рассказ уже написал. Он меня не узнал конечно: ведь ему уже верняком девяносто! Но книжку ту, про Платова, вспомнил. Говорит, что передал ее в Салтыковку. Врет, наверное! Говорит: мол, не у вас я ее купил, а совсем у другого человека, а вас я не помню и не знаю.
VI. Обремененный благодарностью
1
С Ермаком меня познакомил Саша Канц, который в семидесятые не писал монографий о книжной графике Эль Лисицкого и не классифицировал орнаменты еврейских надгробий, о чем ему мечталось, а занимался народными промыслами и «хохломой». Регулярно, раз в месяц, Саша приезжал к нам в город в командировку для участия в художественном совете фабрики «Городецкая роспись». Обычно он предварительно звонил и вежливо справлялся: что из продуктов надо привезти? Мы с супругой так же вежливо сообщали ему, чтобы он не беспокоился и не утруждал себя. Тем не менее каждый раз, прибыв с утреннего поезда к нам домой, он сразу проносил на кухню большую картонную коробку со словами: «Это – не для тебя, а для семьи и детей». В коробке, как правило, оказывалось много такого, что невозможно было увидеть в наших мрачных, суровых и полупустых продовольственных магазинах: сыры, окорока, паштеты, копченая рыба, греча, конфеты, какие-то деликатесы в коробочках – все это супругой выкладывалось сначала на стол, а уже потом рассортировывалось в холодильник и на нужные полочки.
Саша сразу же объявлял сумму за продукты – она была не обременительна для нас, и я тут же расплачивался. А Канц, как бы смущаясь, объяснял: «Я – вроде бальзаковского Гобсека – этим освобождаю вас, да и себя тоже от необходимости чувствовать себя должниками».
Однажды Саша приехал утром без предупреждения и без звонка, зато с незнакомцем и с извинениями за неожиданный визит и негаданные хлопоты. Саша Канц всегда выражался несколько витиевато, но очень точно, чем подкупал не только престарелых аристократок, у которых пытался выторговать парочку рисунков Сомова, но и меня.
– Дорогой мой, – начал он прямо в коридоре после скорых, но обязательных объятий и церемонных приветствий. – Во-первых, я давно обещал тебя познакомить с моим товарищем и твоим коллегой Сашей Ермаковым. Вы много наслышаны друг о друге, а вот теперь я выполняю волю судьбы и приглашаю вас стать добрыми друзьями на долгие-долгие годы. Лично мы с ним таковыми являемся на удивление всей книжной Москве, потому что он – как бы главный антисемит столицы, а я наоборот – апологет и носитель иудейской культуры и нравственности.