Когда совсем сгустилась темнота, огни на всем ярусе погасли. Трое пытались доиграть кон, но потом из тьмы послышался голос Бэзила Чигиса: «Хрен с ним», и карты с шорохом собрали с пола, и кости с сухим стуком вернули в мешочки.
Они сидели в темноте, было слышно, как они дышат.
В эту ночь Джо забыл, как определять время. Может быть, прошло тридцать минут, а может быть, два часа. Трое полукругом сидели напротив него, и он чувствовал запах их дыхания, их тел. От того, кто расположился справа, особенно мерзко разило застарелым потом.
Потом его глаза привыкли к темноте, и он начал различать их. Они сидели скрестив ноги, поставив локти на колени. Они не сводили с него глаз.
На одной из фабрик за его спиной проныл гудок.
Даже имей он заточку, вряд ли он сумел бы прирезать всех троих. А если учесть, что он еще ни разу в жизни никого не зарезал, ее, скорее всего, сразу отобрали бы у него и воткнули в него же.
Он знал: они ждут, пока он не заговорит. Он не понимал, откуда он это знает. Просто знал — и все. Это будет для них сигналом. Тогда они начнут делать с ним то, что собирались. Чем бы это ни было. Если он заговорит — это будет означать: он молит о пощаде. Даже если он не будет ни о чем просить, не будет умолять сохранить ему жизнь. Если он просто обратится к этим людям — это уже будет мольбой. Тогда они еще и посмеются над ним, прежде чем убить.
Глаза у Бэзила Чигиса были цвета замерзающей реки. В темноте разобрать цвет было трудно, но в конце концов ему это удалось. Джо представил себе этот цвет, вскипающий на его больших пальцах, когда он погрузит их в глаза Бэзилу.
Они просто люди, твердил он себе. Люди, а не демоны. А человека можно убить. Даже трех человек. Нужно действовать, только и всего.
Глядя в бледно-голубые огоньки Бэзила Чигиса, он чувствовал, что их власть над ним ослабевает тем быстрее, чем упорнее он напоминает себе, что у этих людей нет никаких выдающихся способностей, — во всяком случае, у него способностей не меньше. Тот же мозг, те же конечности, та же сила воли. Так что он вполне может их одолеть.
А потом? Куда он пойдет? Его камера — семь футов в длину и одиннадцать в ширину.
Ты должен хотеть их убить. Ударь сейчас. Опереди их. А когда они свалятся, переломай им, к чертовой матери, шеи.
Но он знал, что это невозможно. Если бы перед ним был один противник и если бы сам он начал действовать неожиданно, тогда, может быть, у него бы и имелся шанс. Но как атаковать троих из положения сидя? Никаких шансов на успех.
Страх расползся по его внутренностям, подкатил к горлу. Стиснул мозг, точно чья-то рука. Он не мог перестать потеть, не мог унять дрожь в руках.
Движение началось одновременно справа и слева. Он ощутил только, как концы заточек уперлись ему в барабанные перепонки. Самих заточек он не видел, но разглядел ту, которую Бэзил Чигис вытащил из складок своей тюремной робы. Тонкий металлический стержень длиной с половину бильярдного кия. Бэзилу пришлось согнуть руку в локте, чтобы приставить конец стержня к ямке на горле Джо. Потом Бэзил потянулся назад и вытащил что-то из-за пояса. Джо захотелось тут же забыть то, что он увидел. Он не хотел верить, что эта вещь — здесь, в этой комнате, рядом с ними. Бэзил Чигис поднял мясницкий молоток высоко над задним концом длинной заточки.
«Богородице Дево, радуйся, — мысленно пробормотал Джо, — благодатная Мария…»
Он забыл, как дальше. Он шесть лет прослужил мальчишкой-алтарником, но забыл, как дальше.
Глаза Бэзила Чигиса не переменились. В них не читалось никакого ясного намерения. Его левая кисть сжала металлический стержень. Правая — ручку молотка. Один взмах рукой — и металл проткнет Джо горло, войдет в его тело, пронзит его сердце.
«…Господь с тобою. Помилуй нас, Господи, и за дары Твоя мы…»
Нет-нет. Это благодарственная, ее читают перед обедом. «Богородице» — там по-другому. Там вот как…
Он не мог вспомнить.
«Отче наш, иже еси на небесех, остави нам долги наша, яко же и мы…»
Дверь в камеру открылась, и вошел Эмиль Лоусон. Он подошел к кружку, опустился на колени справа от Бэзила Чигиса и слегка наклонил голову к Джо.
— Я слышал, что ты миленький, — проговорил он. — Оказывается, это не вранье. — Он погладил щетину на щеках. — Можешь придумать что-нибудь такое, что я не могу сейчас у тебя отобрать?
Джо подумал: мою душу? Но в этом месте, в этом мраке они запросто могут забрать и ее.
Черт побери, не стану я отвечать ему.
Эмиль Лоусон произнес:
— Отвечай на мой вопрос, а не то вырву тебе глаз и скормлю его Бэзилу.
— Нет, — сказал Джо, — нет ничего такого, чего ты не можешь отобрать.