Да, они и правда смертники.
Он понял это, разглядев заостренную голову Бэзила Чигиса, ее не могла скрыть даже тюремная шапочка. Бэзил орудовал веником в седьмой. Зловонный тип, недавно приставлявший заточку к правому уху Джо, трудился в восьмой. По пустой десятой толкал ведро Доум Покаски, в свое время спаливший живьем собственное семейство — жену, двух дочерей и тещу, не говоря уж о трех кошках, которых он запер в подполе.
В конце яруса, возле двери на лестницу, стояли Бегемот и Нальдо Алиенте. Если они и сознавали, что в таком количестве заключенных и недостаточном присутствии тюремщиков есть что-то странное, то виду не подавали. На их лицах не отражалось ничего, кроме самодовольства от принадлежности к правящему классу.
Джо подумал: лучше наберитесь храбрости и приготовьтесь к переменам, парни.
— Руки вверх, — распорядился Бегемот. — Надо тебя обшмонать.
Джо не стал медлить, хотя пожалел, что не сунул заточку себе в задницу. Ручка оружия лежала на нижней части его спины. Ручка небольшая, но Бегемот может нащупать ее, задрать ему рубашку и обработать этой заточкой его самого. Джо все стоял с поднятыми руками, удивляясь, что с виду он совершенно спокоен: не дрожит, не потеет, ничем не выдает страха. Бегемот охлопал своими лапищами ноги Джо, провел по ребрам, а потом одной рукой — сверху вниз по груди, а другой — сверху вниз по спине. Кончик пальца Бегемота слегка задел ручку, и Джо почувствовал, что она чуть отклонилась назад. Он сильнее стиснул ягодицы. Вот нелепость: сейчас его жизнь зависит от того, насколько тесно он сумеет сжать половинки своей задницы.
Бегемот схватил Джо за плечи и развернул к себе лицом:
— Раскрой пасть.
Джо раскрыл.
— Шире.
Джо повиновался.
Бегемот заглянул ему в рот.
— Все у него чисто, — объявил он.
Джо хотел пройти, но дверь загораживал Нальдо Алиенте. Он зыркнул ему в лицо, точно знал всю ложь, которая за ним скрывается.
— Помрет старик, помрешь и ты, — предупредил он. — Ясно?
Джо кивнул. Он знал: что бы ни случилось с ним или с Пескаторе, сейчас Нальдо доживает свои последние минуты.
— А то! — ответил он.
Нальдо шагнул в сторону, Бегемот открыл дверь, и Джо вошел в нее. За ней была лишь железная винтовая лесенка. Она поднималась от бетонной каморки к люку, который на ночь оставляли открытым. Джо вытащил заточку из штанов и переложил ее в карман своей грубой полосатой рубахи. Добравшись до верха лесенки, он сложил правую руку в кулак, поднял указательный и средний палец, выбросил руку в проем над головой и стал ждать, чтобы ее увидел охранник на ближайшей вышке. Свет с вышки сместился влево, вправо, снова влево-вправо, быстрым зигзагом: все чисто. Джо пролез в дыру, вышел на дорожку и огляделся вокруг, пока не заметил Мазо ярдах в пятнадцати, на стене перед центральной вышкой.
Он двинулся к нему, чувствуя, как заточка слегка подскакивает на бедре. Единственной слепой зоной для центральной вышки было место непосредственно под ней. Пока Мазо остается там, где сейчас стоит, они будут невидимы. Когда Джо приблизился, Мазо курил едкую французскую сигарету, желтую, из своих любимых. Он смотрел на запад через темный провал.
Он глянул на Джо и ничего не сказал, лишь с влажным шорохом впустил и выпустил сигаретный дым.
Потом произнес:
— Мне жаль твоего отца.
Джо перестал нашаривать собственную папиросу. Ночное небо плащом накрыло его лицо, воздух вокруг него словно бы испарился, голову ему стиснуло от нехватки кислорода.
Мазо никак не мог узнать. При всем своем могуществе, при всех своих источниках и агентах. Дэнни сообщил Джо, что связался с самим суперинтендантом Майклом Краули, который когда-то начинал простым патрульным вместе с отцом и чью должность отец, как ожидалось, унаследует, — хотя после той ночи на задах «Статлера» эти ожидания развеялись. Томаса Коглина незаметно вынесли с заднего крыльца его дома, положили в автомобиль без полицейской маркировки и переправили в городской морг через подземный вход.
Мне жаль твоего отца.
Нет, сказал себе Джо. Нет. Он не может знать. Это немыслимо.
Джо отыскал папиросу, вставил ее между губами. Мазо чиркнул спичкой о парапет и дал ему прикурить. Глаза его светились той щедростью, которая в случае надобности могла в них загораться.
— Почему жаль? — спросил Джо.
Мазо пожал плечами:
— Никого не следует просить поступать вопреки его натуре, Джозеф, даже во имя того, чтобы помочь тому, кого он любит. То, чего мы просили у него, то, чего мы просили у тебя, — это нечестно. Но, черт возьми, что вообще честно в этом мире?