В эту ночь он снова почти не спал. Он провалился в дремоту на пятнадцать минут, а в следующий миг понял, что снова таращится в потолок широко раскрытыми глазами. Он ждал, что появится светловолосый мальчик, но тот так и не появился. Джо вспомнил, что визиты призрака совершенно бессистемны — иногда между ними проходила неделя, иногда он являлся по нескольку раз на дню, — и это нервировало его не меньше, чем сами визиты. Никак не угадаешь, когда он надумает появиться. И если он пытается передать Джо какое-то сообщение из загробного мира, будь проклят Джо, если он хоть что-то понимает.
Он зашел в комнату, где спал Томас. Присел на кровать, глядя, как грудь его сына — такая маленькая и хрупкая — вздымается и опадает. Он пригладил ему влажной ладонью торчащий вихор, уткнулся носом в шею сына и вдохнул. Томас даже не пошевелился, и Джо подавил желание разбудить его и спросить, хороший ли он отец. Он лег на кровать лицом к лицу сына и на мгновенье провалился в дремоту, ему даже привиделся сон, в котором по забору носился кролик, хотя Джо никак не мог рассмотреть, от кого он спасается. Потом кролик пропал, и вот Джо уже снова смотрит на спящего сына широко раскрытыми глазами.
На следующее утро они с Томасом поехали в церковь Святого Сердца и стояли в очереди из восьмисот остальных прихожан. Отец Раттл макал большой палец в чашу для причастия, наполненную мокрой золой, и рисовал им на лбу кресты.
За церковью собралось меньше народа, чем бывало по воскресеньям, и все казались несколько взбудораженными. У отца Раттла были толстые пальцы, и кресты у всех на лбах получились толстые и сочились на жаре черной жижей.
Вернувшись к Диону, Джо умылся, зашел в кухню. Дион с Томасом сидели за столом и ели кукурузные хлопья.
Джо присел на корточки рядом с сыном:
— Я отлучусь на пару часов.
Томас холодно поглядел на него — взгляд Грасиэлы.
— На пару? Или на пять?
Джо ощутил, что его улыбка становится виноватой.
— Веди себя хорошо с Дионом.
Томас кивнул, изображая серьезность.
— И не налегай на сахар. Впереди еще кондитерская.
— Кондитерская? — невинно захлопал глазами Дион. — Какая кондитерская?
— Томас? — Джо посмотрел сыну в глаза.
— Я не буду налегать на сладкое, — кивнул Томас.
Джо хлопнул его по плечу:
— Скоро вернусь.
Дион заговорил с набитым хлопьями ртом:
— Откуда ты знаешь, что я собирался везти его в кондитерскую?
— Сегодня среда, — сказал Джо. — Разве не сегодня пекут твой любимый кекс?
— Это не кекс, ты, невежда. Это torta al cappuccino. — Он отложил ложку и поднял палец, чтобы подчеркнуть важность своих слов. — Пористый бисквит, пропитанный капучино, прослоенный рикоттой и покрытый взбитыми сливками. И его, между прочим, пекут не каждую среду, из-за этой проклятой войны. Они делают его только раз в месяц. И как раз сегодня.
— Ясно, главное, не закармливай им мальчика. У него ирландский желудок.
— Я думал, что я кубинец.
— Ты дворняжка-полукровка, — заверил его Джо.
— Для начала я привью дворняжке вкус к сфольятелле[156], а там посмотрим. — Дион указал на Томаса ложкой. — Сыграем в баскетбол, чтобы нагулять аппетит?
— Здорово! — просиял Томас.
Джо поцеловал сына в лоб на прощанье и вышел.
Глава восемнадцатая
Люди уходят
Как и было условлено заранее, телохранители Диона остались на месте, когда Джо въехал в негритянский район Айбор-сити. Любой, увидев, как две машины с белыми головорезами катят на юг по Одиннадцатой улице, решит, что перемирие нарушено, и всех их тут же перестреляют. Потому последние два квартала Джо проехал один.
По дороге он все больше и больше злился на то, как они обошлись с Монтусом. Наверное, потому, что ему искренне нравился этот человек. Или же просто потому, что чувствовал сходство с каждым, кто живет с удавкой на шее. В задачу Джо входило убедить Монтуса выйти на открытое место и умереть, хотя свой последний день Джо отчаянно старался отсрочить. Да и в чем преступление Монтуса? Он защищался от людей, явившихся в его район, чтобы его же и убить.
Джо не был ярым поборником моральных устоев, но был в состоянии определить явное зло. И то, что делали с Монтусом, подпадало именно под эту категорию.
Монтус Дикс с семьей жил над своим бильярдным клубом на Пятой улице. Четырехэтажный дом растянулся на весь квартал. Монтус со своим выводком — девять детей, три жены и команда телохранителей — занимал три верхних этажа, где места было столько, что тесно никому не казалось. Там было так много места и так мало света, что можно было и заблудиться: Монтус обожал плотные темные портьеры, в основном красные и коричневые, которыми были закрыты все окна.