Мне, наконец, удалось вырваться из тумана и разорвать слипшиеся веки. Окружающее пространство мутно закачалось в неустойчивом сознании. Резкость не устанавливалась; все предметы, словно карусель, завертелись вокруг меня по часовой стрелке. Тупо болел неаккуратно проткнутый иглой локоть, опутанный проводами и трубками. Я, видимо, застонал, чем обратил на себя внимание Владимира Александровича.
– А вот и наш дружок вернулся! – обрадовался он. – Какой вы, право! Лечили вас, лечили! А вы взяли да и пришли в сознание! Верно люди говорят: «Если человек захочет жить, то медицина против него бессильна! – он захихикал. – Что сказать-то хотели?
От слабости я опустил чугунные веки, и сразу вспомнилась и кафедра, и молодой наш декан, взявшийся откуда-то по щучьему или сучьему велению на погибель заслуженного факультета, живущий с начальством по принципу «что изволите?», и последний с ним разговор… Нет! Об этом как-нибудь потом! Не сейчас… Перед глазами всё плывет, вызывая пугающую слабость и тошноту… Оборот в секунду! Еще оборот, еще один… Не сейчас. Не сейчас.
Владимир Александрович вгляделся в показания «Сименса», попискивающего в моём изголовье, и удовлетворенно хмыкнул:
– Что ни говори, но чудеса случаются! Если стараться, разумеется, изо всех сил! И даже безнадежный, смотри-ка… Значит, будем продолжать начатую терапию…
2
Я лежал молча, не открывая глаз (в этом случае головокружение успокаивалось), и меня неотступно подтачивала мысль, будто я немедленно обязан вспомнить что-то очень-очень важное.
Вспомнить обязательно! Вспомнить теперь же, поскольку от этого многое в моей жизни будет зависеть. Но что именно мне надлежит вспомнить, само собой никак не вспоминалось, сколько я себя ни изводил. Это наполняло меня сильным и непреходящим беспокойством!
Параллельно со столь странным ощущением на меня который уж раз, словно танк, накатывало необычное видение, будто я, совсем крохотный, хотя и взрослый, уперся в ступеньку чудовищных размеров, которую для своего спасения обязан преодолеть. Но она столь высока, что забраться на нее мне не по силам. Вот и топчусь перед ней. Ни влево хода нет! Ни вправо хода нет! Вперёд-то можно, но лишь, поднявшись на ту злополучную ступеньку. А где взять силы или как настолько подрасти? Где взять мудрость, чтобы преодолеть этот короткий путь, за которым, мне представлялось, откроется другая и более безопасная жизнь… А что, если вместо нее снова возникнет очередная и непреодолимая ступенька?
«Но я же в успехе уверен!» – подогревал я себя то ли во сне, то ли наяву, чтобы не сдаваться. «И чтобы там ни было, как бы трудно мне не пришлось, сколь велики бы ни оказались связанные с этим затраты и потери, я всё равно поднимусь… Я обязательно взберусь на ту ступеньку. Я всё преодолею! Пусть только изматывающее головокружение закончится! И эта тошнота! Они вместе… Они меня, в конце концов, добьют…»
Пока я заклинал свою судьбу, убеждая себя в своих невероятных возможностях, мимо проскользнула сказочной прозрачной тенью та самая важная мысль, которая никак мне не поддавалась, а вместе с ней появился светлый расплывчатый, будто утренний туман на остывшей за ночь летней речке, притягательный образ жены, самого дорогого и нужного мне человека.
И перед глазами сразу прокрутилось недавно случившееся! Уж лучше бы этого кошмара не было вовсе! Лучше бы не было того, что теперь следует раскручивать, вспоминая!
Но память, видимо, достаточно отдохнувшая, поскольку в бессознательном состоянии не напрягалась, с изуверской услужливостью принялась выстраивать невыносимые картины тех событий.
3
Для нас (меня и моей жены) то злополучное утро началось как обычно. Звонок будильника без раскачки включил нас в повседневную суету утренних сборов. Труба настойчиво звала каждого на своё рабочее место, до которого мы были обязаны часовым штурмом преодолеть откровенную нелюбовь к нам различного общественного транспорта. Но в привычном ритме сборов что-то сразу не заладилось. Весело выскочив из ванной, я обнаружил тебя притихшей и настороженной на краю кровати, испуганно прислушивающейся к себе.
– Ты не волнуйся… Слабость какая-то… Сейчас пройдёт, – постаралась успокоить меня ты, прижимая руку к груди, но в меня уже ворвалась переворачивающая всё тревога, включающая самые страшные картины воображения и лишающая способности мыслить рационально.
– Людок, что? Опять сердце? Скорую?