дряблая кожа на ее шее.
— Я рада, что перехватила вас, — заговорила эта почтенная прародительница Омбуров, слегка сюсюкая
из-за мятной конфеты, которую она, как всегда, сосала. — Мне надо с вами поговорить. Разве вы не видите, что
Лора так больше не может?
Мне сразу стало страшно. Неужели сейчас последует решительное объяснение? Ведь эти слова, эти
самые слова я уже слышал от нее несколько лет назад. Но тогда речь шла о Жизели, о моей жене, которую
необходимо было удержать. Но я вовсе не собирался удерживать Лору.
— Если она больше не может, пусть отдохнет! Мы как-нибудь справимся, — ответил я глухо.
— Вы же прекрасно понимаете, что речь идет совсем не об этом, — воскликнула мадам Омбур с
раздражением, чуть ли не возмущенно. — Уходит время, уходит молодость. Она совсем истерзалась.
— Мы сделали все, что могли, чтобы выдать ее замуж.
— Все, что вы могли, действительно!
Действительно, все, что я мог. Разве не пытался я несколько раз подыскать ей приличную партию? Да вот
совсем еще недавно я пригласил в дом одного из своих коллег, однако Мамуля так громко вздыхала, так ехидно
улыбалась, что мне потом пришлось извиняться перед беднягой. Слова тещи задели меня, ведь Лора и впрямь
из-за моей семьи теряла и время и молодость, а я — хоть и с ее согласия — злоупотреблял ее добротой; мне
стоило большого труда удержаться и не крикнуть: “Весьма сожалею. Но если вы считаете, что в порядочных
семьях допустимо бросаться на вдовца в надежде сбыть ему старую деву, тем хуже для вас! После известной
вам неудачи я не испытываю ни малейшего желания снова жениться по чьей-то указке”. Но мадам Омбур умела
вовремя остановиться.
— Откровенно говори, мне иногда кажется, что Лоре лучше было бы уйти, — заговорила она уже другим
тоном. — Здесь она вертится словно белка в колесе, и ей, видно, никогда не вырваться.
На этот раз она была вполне искренна. Уже не первый год я сам, не жалея масла, смазывал это колесо,
чтобы только не слышать, как оно скрипит. Из осторожности я перешел в контратаку:
— Если я вас правильно понял, Лора поручила вам…
Мамуля не дала мне закончить.
— Боже упаси, — запротестовала она, — вы же ее знаете. Она молчит как убитая. Она вырвала бы мне
язык, если бы только меня услышала.
Она перевернула газету, заглянула на последнюю страницу: “Преступление не оправдывает себя”,
“Любовные похождения знаменитых людей”. Потом пробежала крупные заголовки первой страницы, поправила
очки, сняла их, снова надела. Но едва я осторожно шагнул в сторону своего дома, как она тут же спохватилась и
попыталась снова закинуть удочку:
— Не сердитесь на меня, Даниэль. Конечно, я просто глупая старуха. Майору, который меня очень
любил, доставляло удовольствие без конца повторять мне это. Но даже я, несмотря на возраст, тяжело переношу
свое вдовство; мне кажется, что я стою на одной ноге, как цапля. Я просто не могу понять, из какого теста вы
сделаны, ведь вы, совсем еще молодой человек, миритесь с положением вдовца.
Правда же тут нет никакой связи? Всего-навсего замечания заботливой матери, которые совершенно
случайно следуют одно за другим. И неизбежный финал:
— Вы же знаете, никто не стал бы вас упрекать, если бы вы вздумали жениться во второй раз.
— Я как раз об этом подумываю.
Партия закончилась вничью. Шесть коротких слов, которые можно было истолковать как угодно,
заставили нас замолчать. Мне посоветовали вновь вступить в брак. Я и сам уже подумывал об этом. Но раз я не
собирался назвать имени Лоры, Мамуля предпочла прекратить разговор. Я заметил, как она проглотила наконец,
подтолкнув языком, мятную конфету, с которой ей так же нелегко было расстаться, как и со своими сладкими
мечтами.
— Я полностью полагаюсь на вас, — поспешно сказала она. — Я знаю, что если вы решитесь на такой
шаг, то выберете женщину, которую смогут полюбить и ваши дети.
Мамуля ненадолго примолкла, избавив меня от подобного рода сцен, во время которых мне постоянно
приходилось насиловать самого себя — ведь по природе я скорее уступчив. И твердость, которую я проявлял в
этом вопросе, удивляла меня самого. Очевидно, несмотря на свое слабоволие, я привык к атакам, а моя теща
при всей своей изворотливости ходила вокруг да около, взяв на себя самую неудачную роль, какую только
можно было придумать, имея дело со мной: роль просительницы. Ее настойчивость лишь придавала мне
энергии, и думаю, что она немало сделала для того, чтобы убедить всех нас — Омбуров и меня самого в силе
моего чувства к Мари, хотя сам я был далеко не уверен в нем. В действительности же мой страх перед Лорой
был куда больше, чем моя любовь к Мари, а еще больше был, пожалуй, страх перед женитьбой как на той, так и
на другой.
В любом случае гордиться мне было нечем. В усилиях, которые я прилагал, стараясь избежать союза,
разумного со всех точек зрения, союза, который закрепил бы существующее положение вещей, был бы с
радостью принят моими детьми и отблагодарил бы мою свояченицу за годы бескорыстной преданности, было
что-то для нее оскорбительное. Отвращение, которое вызывала во мне одна мысль о подобном союзе, было мне
самому отвратительно. Мне тягостно об этом писать, я в полном смятении. Ведь если уж говорить об
отвращении, то это гнетущее чувство я постоянно испытывал к самому себе (и мне нетрудно поверить, что я
вызываю его у окружающих). Меня уж никак нельзя причислить к самонадеянным людям, которые с
пренебрежением относятся к тем, кто к ним расположен. Всякое внимание, доброе отношение обязывают меня в
любом значении этого слова. Мне всегда казалось, что с моей стороны нерешительность оскорбительна, отказ
груб, и я ни минуты не сомневаюсь, что мог бы стать жертвой первой встречной авантюристки, не служи мне в
какой-то степени защитой моя заурядность. Снова приходят на память ободряющие слова Мамули, которая,
говоря о своем муже, явно намекала на меня:
— С ним я могла быть совершенно спокойна. Женщина только тогда бросается на шею мужчине, когда на
этой шее стоящая голова.
Ну а чего стоила моя голова? Что ж, постараюсь быть предельно искренним, постараюсь обнажить до
конца свою душу. Обычно преуменьшают свои достоинства и преувеличивают достоинства человека, на
котором не хотят остановить свой выбор. И если это не хитроумная уловка, то, во всяком случае,
подсознательная самозащита. Non sun dignus. Я недостоин. Очень утонченная форма отказа, вполне в моем
духе. И все-таки интерес к моей персоне меня всегда удивляет. Правда, я сознательно говорю “интерес”, а не
“чувство” и уж тем более не “любовь”, эти слова мне кажутся слишком значительными. Это так глубоко
укоренилось во мне, что я не выношу фильмов с воркующими героями, и мне кажется смешной та приторная
любовь, которую дарят им героини. Да, это так вошло в мою плоть и кровь, что даже те три женщины, с
которыми столкнула меня жизнь, ничего не смогли изменить, — ни Жизель, ни Мари, ни Лора, и я попрежнему
думаю: “Меня любят? Полноте, это же несерьезно, просто они были милыми, славными девушками и старались
облечь в традиционную форму свое доброе отношение ко мне”.
Мне казалось, я хорошо понимал, чем был вызван интерес Лоры ко мне. “Я попал в поле ее зрения, когда
она была еще глупой девчушкой. Я был рядом. Я был единственным мужчиной среди окружавших ее людей, и к
тому же я был мужем старшей сестры, которой младшая всегда чуть-чуть завидует. Увлечение подростка —
быстрорастворимый сахар. Но началась война, не стало женихов, да и Жизель умерла, а она осталась с ее
детьми на руках. Лора стала ждать, а после моего возвращения, так как ей ничего другого не подвернулось,