время такая решительная, такая разумная в своей любви, она не вносит в нее никакой слащавости; она все знает
обо мне, она любит и принимает меня таким, какой я есть, получая в обмен на хромую ногу мою хромающую
волю; и я вспоминаю свою мать, в моей голове не укладывается мысль, как она не поняла в то время, что
именно эта женщина заменила бы ее лучше всякой другой.
— Доброй ночи, Мари.
— Доброй ночи, Даниэль.
Трудно было бы вести себя более наивно, да еще в такой день. Поцелуй. Мари произносит очень быстро:
— Делай так, как считаешь лучше. Я доверяю тебе.
Когда человек говорит другому, что доверяет ему, он обязывает не обмануть его доверия.
Снова поцелуй — в уголок глаза.
Старый ребенок, от которого, может быть, впервые в жизни ждали ослушания, уходит. Сорок восемь
ступенек вниз. На улице я оборачиваюсь, поднимаю голову, нахожу на третьем этаже окно, из которого через
занавеску чуть пробивается желтый свет ночника. Мне кажется, что занавеска слегка шевельнулась. Итак, надо
возвращаться домой. Надо даже ехать на такси по двойному тарифу, ведь ни электричка, ни автобусы уже не
ходят — как это мне не пришло в голову! На стоянке у вокзала — и то мне еще повезло — стоял допотопный
автомобиль, я окликнул шофера, он тут же проснулся.
— Подкиньте меня до моста Гурнэ.
Если я доеду до самого дома, Мамуля — она спит очень чутко — тут же засечет время. Я пройду пешком
по набережной, той же дорогой, что шел вчера вечером. Под сводами моста шумит Марна, в ней отражаются
сверкающие фонари, их круглые, как яйца, тени словно варятся в кипящей черной воде. Дальше слабо
вырисовываются окутанные мраком крыши домов, ограды, деревья, кое-где светят электрические лампочки,
половина их перебита из рогаток мальчишками-подмастерьями, с которыми еще недавно дружил Бруно. Бруно!
Он, должно быть, давно уже спит, смежив веки, крепко сжав губы. Спит и Мишель, вытянувшись во весь рост в
кровати, дисциплинированный даже во сне. Спит и моя беглянка Луиза, ее тонкие волосы рассыпались по
подушке и щекочут ей нос. Да, все трое спокойно спят. И как после стольких лет ожидания я вдруг преподнесу
им: “Все, решено, женюсь на Мари, дети мои”. Немыслимо. При них сто раз говорили об этом намеками. Но
именно потому, что об этом столько говорилось, возможное перестало казаться возможным; оно стало
невероятным. “Если ты так долго этого хочешь, ты, наверное, не хочешь по-настоящему”. Бруно ошибался или
хотел ошибаться. Дело в том, что я всегда боялся, как бы в моей душе не вспыхнула борьба между “моими
привязанностями”. Если бы я попытался уравновесить их, я бы никогда с этим не кончил. Оставалось
примирить их, но на это было слишком мало шансов.
Г Л А В А V I I I
За неожиданностью последовал кризис: это было неизбежно. Какой толк в том, что ты дошел до стены,
если не знаешь, как через нее перелезть? К тому же вблизи ты видишь, что вся она ощетинилась битым стеклом.
Проработав двадцать лет преподавателем, я научился вести уроки, находить четкие определения, изрекать
неопровержимые истины. Но стоит мне сойти с кафедры, как я теряю всякую уверенность и не умею
поддержать разговор на самые обыкновенные житейские темы, и уж тем более я чувствую себя совершенно
беспомощным в сложных ситуациях.
Неделя была тяжелой. В воскресенье утром, за завтраком, я увидел перед собой три довольных,
спокойных лица, они беззаботно улыбались мне, и я тут же подумал, что должен буду сейчас погасить их
улыбки. Только улыбка Луизы показалась мне немного натянутой. Меня ни о чем не спросили; не
поинтересовались даже, на каком собрании я был, но почтенный папаша не увидел в этом знаков особого
почтения: есть люди, которые действительно выше всяких подозрений, но есть и другие — и их гораздо больше,
— которые только слывут таковыми, а на самом деле они ниже всяких подозрений, они даже не заслуживают
их. Лишь Луиза, чтобы скрыть свое беспокойство, сказала:
— А я даже не слышала вчера, как ты вернулся.
Я ответил:
— Какой фильм ты смотрела?
Пробормотав какое-то название, она уткнулась носом в чашку с кофе. Мой полный снисходительности
взгляд скользнул по фигурке этой маленькой женщины, задержался на ее груди, вырисовывающейся из-под
свитера, и обтянутых брюками бедрах. После сегодняшней ночи я уже не чувствовал в себе мужества, да и едва
ли считал себя вправе упрекнуть ее в чем-либо. И все-таки я обязан был поговорить с ней. Я подождал час,
другой. Лора была в церкви, мальчики в своей комнате, я заглянул к дочери. Луиза как раз переодевалась,
готовясь к неизбежному воскресному обеду у бабушки — непримиримого врага женских брюк.
— Я должен тебе сказать два слова, — начал я прямо. — Кто этот мальчик, с которым ты гуляла вчера по
набережной Марны?
— Этот мальчик… — повторила Луиза, не решаясь отрицать, но и нисколько не смутившись.
Она следила за мной уголком глаз, хитрюга, стараясь понять, действительно ли я очень сержусь, она
поправляла платье, делая вид, что пробует, хорошо ли закрывается молния, которая тихонько пощелкивала, как
будто Луиза своими накрашенными ногтями давила блох. “Вылитая мать”, — подумал я вдруг раздраженно и в
то же время растроганно и продолжал:
— Я увидел тебя случайно. И не захотел устраивать сцены на улице. Не собираюсь устраивать ее и
сейчас. Но ты должна мне объяснить…
Что, собственно говоря, объяснить? Не то ли, что в семнадцать лет кокетливые девушки стараются
доказать себе, что им действительно исполнилось семнадцать?
— Мы ничего плохого не делали, — жалобно протянула Луиза.
С чего, по ее мнению, начиналось плохое? С чрезмерного увлечения косметикой, с поцелуев и объятий,
при первом или последнем оскорблении? Ее, наверное, еще даже не целовали, только слегка опалили жарким
дыханием да разожгли взглядами. Прошли уже времена Мамули с их суровой моралью, дающей столь же
суровые рецепты: “Или все, или ничего. Девственностью не торгуют в розницу”. Вполне возможно, что Луиза,
как и все ее сверстники, которых наше поколение так строго судит и за которых мы все-таки в ответе, допускала
мысль о торговле в розницу. Я пробурчал:
— Кто же он?
— Андре Руи, из нашего лицея. Он в том же классе, что и Мишель.
Тогда незачем прятаться. Я тебе не запрещаю дружить с мальчиками. Но я не хочу, чтобы вы встречались
тайком.
Луиза подняла голову, явно в восторге оттого, что легко отделалась, а ее современный отец, который так
хорошо понимал своих детей, отец, который умел вовремя пойти на некоторые уступки, чтобы спасти
остальное, покраснев от смущения, спустился по лестнице. По правде говоря, сейчас не стоило восстанавливать
против себя свою дочь. Я чуть было даже не сказал ей: “Да, кстати, я хотел еще сообщить тебе, что собираюсь
жениться на мадемуазель Жермен”, — я чуть было не потребовал от нее снисходительности в обмен на свою
снисходительность. Современный отец!
Я очень гордился этим, но, хотя я отказался от всяких табу, я в то же время сохранял чрезмерную
стыдливость добропорядочных прихожан, наших дедов, и дрожал при одной мысли, что мне придется
заговорить и открыть своим детям глаза на те вещи, которые извечно вызывают у подростков страх, смешанный
с любопытством. Только полная искренность между старшими и младшими в семье может помочь правильному
половому воспитанию детей. Предполагалось, что Лора, при всей своей неопытности, все же подготовила Луизу
к тому, что у нее должны были начаться регулы; не знаю, когда именно это произошло, так как сам я не спросил,
а мне не сочли нужным сказать об этом. Мишелю я дал прочесть “Что должен знать молодой человек”, когда