— Правта, охотник он хороший. И места знает. Но вечер…
Послышался ещё удар. По скалам ещё раз, ахая, прокатилось эхо — ткнулось в горы, и всё смолкло.
А через полчаса захрустел, зашуршал щебень, раздались быстрые упругие шаги, и Бата сбросил со спины крупную тушу барана и несколько каких-то кореньев.
— Давай огонь! — сказал он.
И пока ребята собирали сухую траву и ветки саксаула, он освежевал тушу, приговаривая:
— Будет мясо, будет суп!
Что будет мясо, поняли все. Но откуда суп, когда ни кастрюль, ни мисок в машине не было?!
Бата по-пастушьи выпотрошил и вымыл бараний желудок, набил его мясом и стал один за другим, выхватывая из костра, бросать внутрь раскалённые камни. Потом опустил туда несколько очищенных корешков, завязал мешок жилкой и, закопав в горячую золу, присыпал жаром.
Между тем солнце завалилось за гору — только сизо-лиловая полоса ещё держалась на горизонте. Там, где была недавно радуга, загорелась звезда.
Издалека снова донёсся рокот, и притихший Бата вслушивался в него, как вслушивается в шум волн моряк, давно не видевший моря.
Наконец он разгрёб золу, вытащил мешок, развязал и, вдохнув вкусного пара, крикнул:
— Миски! Ложки!..
Девочки расстелили скатёрку. Генка принёс из машины посуду. Бата держал невиданную кастрюлю, а Коля разливал из неё бульон и выкладывал лучшие куски Людмиле Ивановне, Вике и Свете.
Церендорж, подогревая аппетит, ходил рядом и приговаривал: «Пкусно! Сайн!»
Над скалами, над древней долиной всё разрасталась и темнела ночь, и всё ярче и веселей становилось пламя весёлого, пахучего, шумного костра…
ЛЮДИ, КАМУШКИ, МЕТЕОРИТЫ
— Ну как, нрапится? — Церендорж доел мясо, выпил бульон и посмотрел на ребят: — Сайн?
— Сайн! — ответили ребята хором. Им было приятно ответить монгольским словом: оно было как бы сродни и костру, и юрте, и всей огромной гобийской ночи.
— Сайн! — сказал Церендорж, похлопал себя по животу и прилёг на кошму недалеко от костра, поближе к Василию Григорьевичу. Тот сидел на камне и, подбрасывая в костёр ветки саксаула, смотрел, как они начинают тлеть и наполнять воздух горьковатым ароматом.
Наискосок от него сидела Вика. Обхватив ноги и упёршись подбородком в колени, она наблюдала за Василием Григорьевичем и старалась понять, о чём он сейчас думает. Её воображение рисовало за его спиной волны и дальние города. Ей казалось, что рядом с ним стоят и могут вот-вот подсесть к костру и смуглый мальчик из Индии, который спас друга от акулы, и девочка с пулемётом на плечах, прошагавшая вместе с Фиделем через всю Кубу. Словно бы их отделяло от неё только пламя костра…
— Ну что, споём? — спросила вдруг Людмила Ивановна.
Все промолчали, а Светка удивилась:
— Зачем? И так хорошо… — и посмотрела на зыбкую от костра юрту, на яркие звёзды, плывущие над вершинами гор.
— Хорошо. — произнёс Церендорж, совсем уже по-другому, умиротворённо, мечтательно и положил под голову руки. — Есть степь, есть звёзды. Хорошо. С ними никогда не бывает одиноко. Ты на них смотришь, говоришь, они на тебя смотрят, говорят, посылают сигнал…
— Посылали! — уточнил Генка.
— Почему посылали? Вот смотри — горят. — Церендорж показал вверх.
Прямо над головой по хребтам гор начинало свой путь прекрасное созвездие: на охоту выходил звёздный охотник Орион, и звёзды — его пояс, палица, меч — сияли волнующим бессмертным светом.
— Горят или горели, мы не знаем, — сказал Генка, — потому что свет вон от той звезды, от Бетельгейзе, идёт до нас шестьсот лет! И лучу, который мы сейчас видим, шестьсот лет. Но это что! Есть лучи, которые начали полёт, когда по земле ходили динозавры!
— Как ти это считаешь? — пожала плечами Светка.
— Компьютером! — Генка хлопнул себя по лбу, а Светка вздохнула:
— Так зачем тогда посилать друг другу сигналы? Всё равно никто никогда ответ не получит. — Светка присела на корточки, похлопала по земле ладошкой и с горечью сказала: — Вот тут один на другом лежат миллионы лет. И динозаври, и стада, и люди… Миллионы поколений. Их следы ушли, и наши следы тоже уйдут. — Светка даже представила себе, как уходят следы от Генкиных сандалий, Колиных кед, остроносых туфель Людмилы Ивановны. — Зачем жизнь такая короткая? — спросила вдруг она и посмотрела на Василия Григорьевича. — Даже если кто-то там наверху есть, всё равно узнать не успеешь. Зачем тогда жить? Даже горы — были такие, а теперь вот они — пыль!
Горы стояли, будто прислушивались к разговору, который вели люди у маленького огонька, у самых их ног. Они, наверное, уже тысячи раз слышали такие слова — о жизни, о себе — и в самом деле давно начали рассыпаться. Но им тоже интересен был этот разговор.