Вика оттолкнулась от земли, сделала сальто, прошлась колесом на руках, потом ополоснула из ручья лицо и, пригладив чёлку, быстро пошла к вершине, где вчера стояли ребята. Но не по ущелью, а прямо по холмам, от вершинки к вершинке.
Сначала она взбегала легко, и ей было приятно чувствовать, какая она лёгкая, пружинистая. Потом подъём стал круче, на пути попадались каменные ребристые глыбы. И всё равно это было хорошо — рывком одолевать их, — такое у неё было настроение! Под ногами хрустели и рассыпались древние камни, но она их не замечала и только видела, какое впереди молодое небо.
На секунду она оглянулась: юрта виднелась уже далеко внизу, но возле неё ещё никого не было. У холма проползало облачко тумана. И Вика быстро пошла дальше.
Теперь идти стало трудней, захотелось остановиться ещё раз, но она только взмахивала чёлкой: «Остановлюсь у вершины!» И всё отталкивалась рывками, до тех пор, пока впереди, почти у неба, не показалось маленькое обо, из которого лёгкий горный ветер выдувал язычки пламени.
Вика подняла голову и замерла. По её рукам скользили лёгкие прохладные лучи солнца. Они освещали цепи гор, и горы эти уходили далеко-далеко — неведомо куда. И так далеко всё было видно, что казалось, пробеги по этим вершинам до конца — и сразу за ними Москва, Красная площадь. А там, чуть ниже, — Артек, Чёрное море. Она даже почувствовала, что вот-вот услышит его плеск и протяжный лёгкий звук горна. Но звук раздался снизу:
— И-ика-а! Ик-ка!
И ущелье повторило: «И-ика-а! Ик-ка!»
Это кричала Светка. Она, как крохотный мурашек, стояла возле юрты и смотрела вверх из-под руки. А рядом Коля и Генка делали зарядку.
Вика махнула им: «Сейчас!» — и пошла вверх к каменному обо. Какой-то упрямый костерок всё выбрасывал из него язычки пламени.
Вика подошла к обо и увидела, что это взлетают на ветру концы красных галстуков. Один, с маленькой штопкой, был Колин. А второй, его-то и приняли они вчера за огонь, был, наверное, оставлен монгольскими ребятами. На нём фиолетовым карандашом было написано какое-то слово.
Вика взяла галстук в руки и прочитала: «Найрамдал».
Она припомнила, что уже видела это слово в Улан-Баторе на транспарантах. Слышала во время выступления, потом ещё где-то. А теперь оно синело здесь, в Гоби, на пионерском галстуке, рядом с галстуком Коли…
— И-ик-ка! — донеслось снова снизу.
Вика посмотрела вниз: там, далеко-далеко, Бата раздувал огонь.
Вика придавила край галстука камнем, потом ещё раз сделала лёгкую стойку — такое у неё было настроение! — и стала спускаться вниз.
Посвистывал ветер, над соседней вершиной начинал свой полёт орёл. Вика повторяла, чтобы не забыть: «Най-рам-дал… Най-рам-дал», и внимательно смотрела вниз: ноги несли её всё быстрей, а камни становились круче, о каждый можно было споткнуться, и тогда катиться уже до самого дна…
Вика придержала бег, почти сползла по леднику и наткнулась на Василия Григорьевича: сбросив тельняшку, он быстро растирал снегом руки, шею, грудь и весело ухал.
Вика отдышалась, ей хотелось хоть немного, хоть чуть-чуть рассказать о рассвете в горах, о своём настроении, узнать, что такое «Найрамдал». Но её опередила Светка. Она подбежала, протянула руку и спросила:
— Василий Григорьевич, а ето что такое?
РАЗВЕ ЭТО НЕ ЧУДЕСА?
На ладошке у Светки лежал камень. Он был плоский, как листок, а по его краю тянулись словно обкусанные щипчиками зубцы.
Василий Григорьевич посмотрел на Светку:
— Ты где это прихватила, в музее?
— Ви что? — Светка покраснела и вскинула ресницы. — Что ви, зачем ви меня обижаете, что я…
Василий Григорьевич и сам покраснел от того, что неловко сказал. Он и не думал её обидеть. Просто таких камней в музее лежало множество, и по нечаянности она могла взять.
— Ну не сердись, ну извини! Но камень откуда?
— Вон там их полно! — пожала плечами Светка и показала на каменный островок, который поднимался напротив палатки.
Василий Григорьевич, подбежав к нему, закричал:
— Да вы смотрите! Смотрите! — И он запустил руки в кучу камней — кремушков, халцедонов, отделанных рукой первобытного человека. — Каменный век! Целая мастерская…
Скрёбла, кремни, наконечники стрел лежали прямо на земле под скалой, будто их только вчера оставили неизвестные мастера, хотя прошло уже десять тысяч лет! Вот здесь, у крохотного грота, в одеждах из шкур они сидели, здесь они тёрли камнем по камню…
Василий Григорьевич поднял голову и вдруг на скале на уровне глаз заметил слабые штрихи. Он приподнялся, потёр их ладонью — штрихи проступили сильней; он потёр рукавом тельняшки — и по старому камню помчался дикий верблюд, выбитый рукой древнего охотника!