11
Но лучше бы я попал в тюрьму, чем в этот переплет. С уголовниками всегда можно поладить. Я их много перевидал в детстве и юности. Большую часть из них можно назвать вполне милыми людьми, а не которые даже стали моими друзьями. Замочить они, конечно, могли, но на присвоение твоей духовной свободы — никогда не претендовали.
Итак, я первый заговорил с Алисой о женитьбе, в первую очередь потому, что, как честный человек, лишивший девушку невинности, просто обязан был жениться на ней. Сейчас, конечно, про свою виртуальную обязанность я вспоминаю с улыбкой. Во-вторых, меня все-таки волновали её родители. Я наивно полагал, что они рвут и мечут, переживая недельное отсутствие дочери. Тогда я ещё не знал, что её родители алкоголики и им совершенно безразлично, где ночует их единственное чадо.
Помню, как за неделю до загса я сидел за столом с её предками и Алискин папашка, пьяно утирая слезы и глотая рюмку за рюмкой, с чувством хлопал меня по плечу: «Украл ты у меня дочь! Украл, как джигит из горного аула». Мамашка же, приняв на грудь стакан, все норовила вцепиться супругу в физиономию и, косясь на меня, ежеминутно восклицала полоумным голосом: «Теперь у меня есть заступник! Теперь, скотина, ты вот где будешь у меня!»
Роль заступника меня не очень привлекала. Я растерянно оглядывался на невесту и ждал момента, чтобы поскорей выбраться отсюда. «Поспешил я с заявлением, — мелькнуло в голове. — Ой как поспешил. Ведь её родителям решительно все равно, где обитает их дочь». Как после выяснилось, Алисе тоже было глубоко до фени — жить со мной в официальном браке или в фактическом. Она, оказывается, вообще не планировала выходить за меня замуж, прежде всего по причине несовершеннолетия.
Тем не менее (не помню, как уж это удалось) в загсе нас расписали без каких-либо проблем, и мы закатили свадьбу. Сразу же после свадебной гульбы характер моей юной супруги резко изменился. Ей захотелось сразу всего: косметики, нарядов, фарфоровой посуды, ресторанов, морских курортов и прочего, что подразумевается под красивой жизнью, тем более что денег нам на свадьбу набросали прилично. (В основном родственники с моей стороны.) Однако, в отличие от нее, у меня никогда не было тяги к роскоши. Я был совершеннейшим аскетом, равнодушным ко всякого рода удобствам и роскошным вещам. Главным для меня в жизни было искусство.
Моя новоиспеченная этих взглядов не разделяла. Точнее, сразу после свадьбы резко переменила их на противоположные и стала требовать от меня такое, чего я и вообразить не мог. Она оказалась упрямой, скандальной и истеричной. Таких самодурок я ещё не встречал. Алиса из-за пустейшей мелочи могла закатить скандал на людях, а потом неделю не разговаривать. Сцены на людях — это самое ужасное. Мне всегда было стыдно, а ей — все равно. После черноморского курорта я стал тайно мечтать о разводе. Почему тайно? Потому что, когда в Алуште я намекнул на возможный развод, Алиса мне устроила такое, что до сих пор меня кидает в дрожь.
Шла третья неделя нашего пребывание в черноморском пансионате. Ни один день у нас не проходил без скандала. Среди курортников наша пара выделялась очень резко. Как только мы приходили на пляж и ложились на песок, те, кто нас знал, сворачивали свои подстилки и уходили на другой конец пляжа. При этом женщины морщились, а мужчины бросали сочувственные взоры. Но в то утро у Алисы было хорошее настроение. День был солнечный, тихий и ласковый. Море — сплошная лазурная гладь. Песок под ногами ещё не успел раскалиться и очень приятно холодил ступни. Мы только что позавтракали и теперь сидели под соломенными шляпами в плетеных креслах, лениво шелуша земляные орехи. Время и настроение располагали к разговору в благодушных тонах. Тогда-то я и попытался объяснить, что я совсем не тот человек, за которого она меня принимает.
— Пойми, что я человек искусства. Я работаю на вечность. На мне ответственность за духовное продвижение человечества. Понимаешь?
Она посмотрела на меня крайне недоверчиво, сильно сомневаясь насчет моей ответственности за духовное продвижение.
— Ты в этом уверен?
Я подавил раздражение от этого дурацкого вопроса, занесенного нам, как сорняк, американскими фильмами. Сглотнув слюну, я продолжил:
— Запомни, что только искусство способствует духовному продвижению человечества, только искусство. Только ему дано право останавливать мгновение, чтобы все увидели, как оно прекрасно. По этой причине греки и ваяли из мрамора человеческие тела, хотя натуральных тел в Афинах кишело кишмя. Но мрамор менее подвержен влиянию времени, чем человеческая плоть, хотя он также не вечен. И пусть не остановить, а слегка притормозить мгновение — вот какая функция была возложена на античных скульпторов. Тебе это ясно? После греков дух человечества движет эпоха Возрождения. Перенос мира в двумерное пространство был необходим для панорамного видения невидимых сфер. Прежде всего нужно увидеть малое, чтобы понять великое. Кстати, и Лобачевский четырехмерное бытие математически доказал только после того, как оттолкнулся от двумерного. Вот видишь? А импрессионисты показали, как в знойный полдень дрожит воздух… А до Мане англичане не знали, что туман над Лондоном вовсе не серый, а розовый…
— А зачем мне все это знать? — перебила она.
— А затем, что я не намерен гробить жизнь на сиюминутные нужды. У нас с тобой никогда не будет особняка, машины, дачи, роскошной мебели, модной одежды, изысканной еды. Мы никогда с тобой не будем богатыми!
— Будем! — брызнула она глазами. — Я не хочу жить в нищете. Неужели ты не заработаешь? Мужик ты или не мужик?
— Я не мужик, — улыбнулся я. — Я художник. У меня нет времени на всю эту ерунду…
— Мой знакомый, — перебила она, — всего год работал на строительных шабашках и купил жене соболью шубу…
— Но пойми! — с отчаянием вскрикнул я. — Этой шубе жизни пять, ну десять, ну от силы двадцать лет. Год работы на неё не стоит. За год я напишу такое, что будет жить вечно. Если ты не понимаешь этих соотношений, давай расстанемся! Найди себе мужика, который будет на тебя работать.
— Что?! — закричала она, и слезы брызнули из её глаз. — Раз так, ты меня больше не увидишь.
Она схватила валявшийся на покрывале нож, которым мы намеревались разрезать арбуз, и занесла над своим запястьем с явным намерением полоснуть по венам. Я испуганно перехватил её руку и прижал к себе. Она стала рыдать, а я принялся её успокаивать, хотя успокаивать нужно было меня. Успокоившись, она произнесла упрямо:
— К осени мне нужна шуба…
— Купим, — произнес я скороговоркой, сдерживая зубную дрожь.
«Вот это вляпался, — с тоской подумал я. — Если мне удастся развестись — это будет большая удача…»
Из дневника следователя В. А. Сорокина
31 августа 2000 года
Главбух «Симбир-Фарма» А. П. Лебедкина сегодня дала показания. Во вторник утром 27 июля она получила указание по телефону от А. П. Рогова перегнать на счет Красногорского предприятия лекарственных трав полтора миллиона рублей, сразу же после оформления договора. По её словам, в это время в дверях её кабинета уже стоял начальник отдела сбыта Красногорского завода Н.Г. Мордвинов. Договор был составлен и подписан обеими сторонами в двух экземплярах на стандартном бланке. Согласно ему, АО «Симбир-Фарм» за поставку товара из Красногорска обязалось перевести на счет завода полтора миллиона рублей в течение месяца. Конкретно до 28 августа.
После этого красногорцы с копией договора отбыли на родину, а Лебедкина, как она чистосердечно призналась, перевела эти полтора миллиона на счет своего родственника предпринимателя З. П. Лопухова. Ничего дурного, по словам бухгалтера, она не хотела. Присвоить эту сумму мыслей не было. Просто за услугу Лопухов обещал ей сто пятьдесят тысяч рублей. Он уверил, что 28 августа деньги уже будут в Красногорске. Лебедкина в недоумении. Она не ожидала такого развития событий. Лопухов всегда был человеком слова.