Уже на ступеньках Адмиралтейства им овладело двоякое чувство. С одной стороны он рад был тому, что ещё на некоторое время останется дома, но с другой ему не терпелось приступить к своей морской службе. Более всего этой заминке обрадовалась София Фридриховна, которой никак не хотелось отпускать от себя любимого сына.
Несколько дней спустя мать настояла на том, чтобы отправиться в гости к фон Кведенам, немецкому семейству, из которого происходила Лиза фон Кведен, на которой она упорно хотела женить Алексея.
Будучи сама немкой по прадедовской линии, она так и тяготела к духу и культуре своих давних предков, покинувших разорённую Тридцатилетней войной Саксонию и переселившихся в русские земли ещё при царе Михаиле Фёдоровиче.
Выехав ранним утром из Санкт-Петербурга, они двинулись по направлению к Новгороду Великому, и ко второй половине дня были уже в небольшом, но весьма уютном загородном имении. Извещённые о их приезде заранее хозяева были вполне готовы к этому дневному визиту. Встречать гостей вышли пятеро слуг, как и их хозяева бывших немцами, за исключением одного здоровенного носильщика, нанятого из местных крепостных.
Одна из веток старинного прусского рода фон Кведенов перебралась в Россию и приняла русское подданство в бытность императрицы Анны Иоановны, ещё пуще Петра Великого тяготевшей ко всему немецкому. Отец Лизы, Адольф Дитрихович, при императрице Елизавете Петровне занимал должность одного из военных советников, помогая реформировать и переоснащать русскую армию по прусскому образцу.
У себя дома фон Кведены во всём старались сохранить прежние немецкие привычки, привезённые с родины их родителями. Фон Кведены так и остались лютеранами, в их доме говорили только на прусском наречии немецкого и во всём старались придерживаться немецких обычаев и традиций. Так и не сумев научить прислугу из русских крестьян должным образом говорить по немецки, они набрали оных из пригородов Кёнигсберга, создав свою маленькую Пруссию посреди Новгородской губернии.
— Guten tag, meine geliebten, — сказала Ула Рэмовна, мать Лизы, выходя на встречу гостям.
— Guten tag, meine geliebt, — ответила София Фридриховна.
Сначала поцеловались обе женщины, потом Ула Рэмовна поцеловала в лоб Алексея.
— Willkommen, — сказала подошедшая Лиза.
— Guten tag, die unseren, — ответили гости.
После приветствий гостей пригласили в просторную гостиную. Погода стояла жаркая, а до ужина было ещё далеко, и к гостиному столу подали холодный крюшон из белого и шампанского вин и свежезамороженной клубники. Одетый в немецкий народный костюм прислужник внёс в комнату круглый поднос, в центре которого стояла большая хрустальная крюшонница с хрустальными фужерами вокруг и высоким стаканом, наполненным длинными и тонкими соломинками. Подняв крышку крюшонницы и взяв в руку специальную ложку, он аккуратно стал разливать крюшон по фужерам. Разлив напиток, он тут же принёс хрустальный салатник с наколотым льдом и добавил в каждый фужер по два-три кусочка.
Стояло знойное начало августа и, казалось, ни у кого не могло возникнуть собственного желания выйти на улицу. Ближе к вечеру полуденный зной сменился духотой, бывшей даже более тяжкой, чем дневное пекло. Единственным местом, где жара чувствовалась не так сильно, был небольшой тенистый парк с фонтаном посередине. Именно туда хозяева усадьбы и пригласили своих гостей.
Не желая сидеть вместе с родителями, Лиза предложила Алексею сыграть в волан, для чего в том же парке была устроена специальная площадка с натянутой сеткой и скамейками для отдыха. В тот день Лиза вела себя с Алексеем особенно радушно. Он и не помнил, чтобы прежде она была так добра с ним. Среди игры, во время одной из передышек, она даже подошла к нему и попросила извинения за своё неприглядное поведение в Петергофе, а позже сама сходила в дом и принесла ему фужер с крюшоном.
Подошло время ужина и все поспешили в обеденную.
За столом у фон Кведенов традиционно немецкая кухня тесно сочеталась с исконно русской. Так немецкие лангеты могли стоять рядом с русскими расстегаями, шницели рядом с кулебяками, а немецкий вермут мог заменяться русским хмельным мёдом.
В тот день к ужину подали отварной картофель в горшке с зеленью и сметаной, и к нему свежемаринованную селёдку, приготовленную в немецком вкусе- с одним филе, без головы и хвоста, полностью очищенную от внутренностей и костей. В качестве алкогольного напитка подали вермут.
Оставшись в гостях на ночь, в обратный путь отправились утром.
Выйдя на околицу своей усадьбы, фон Кведены сами помогли им усесться в карету. Во время прощания с Алексеем Лиза вела себя особенно нежно. Она даже расплакалась, чего за ней он ещё ни разу не замечал. Казалось, что её холодный немецкий характер в этот день изменил ей.
В то утро Алексей счёл эти эмоции проявлением искренних чувств по отношению к будущему жениху. Хотя, зная прекрасно насколько та была избалована, он понимал, что уже к следующей их встрече настроение юной красавицы может смениться на противоположное. Могло показаться, что Лиза прощается навсегда, но в тот момент он не понимал, чем это может быть вызвано.
Наступила ветреная и дождливая петербургская осень. Небо было затянуто тучами и чуть ли не каждый день лил дождь, часто перерастая в бушующую грозу. Жизнь столицы стала казаться серой и безотрадной, наполненной тоской и мраком, который не мог рассеять даже луч солнца.
В начале каждого месяца Алексей ходил в Адмиралтейств-коллегию, но разнарядки на его имя всё не было. Днём он в полном одиночестве, предаваясь хандре, гулял по петербургским проспектам и набережным, а вечером целиком отдавался чтению, больше всего интересуясь научными трудами Михаила Ломоносова, Карла Линнея и Антуана Лавуазье. Но прогулки и чтение едва могли разогнать охватившую его тоску. Товарищи, с которыми он дружил с кадетского корпуса, были уже на службе, а что сталось с месье Марисом, всегда занимавшим его интереснейшими беседами, он не знал.
В тоже время пришла весьма неожиданная, но в большей степени неприятная, весть от фон Кведенов. В конце августа они уехали в Восточную Пруссию, чтобы навестить тамошнюю родню, в скором временем собираясь вернуться. А спустя два месяца из Кёнигсберга пришло письмо с вестью о том, что прусское семейство решило навсегда остаться на родине предков. Естественно, что о помолвке и замужестве их дочери с Алексеем уже не могло быть и речи.
Весть от фон Кведенов лишь усилила владевшую им хондру. После этого он почувствовал какое-то особое, глубокое одиночество Он всегда сомневался в чувствах, кои испытывал к избалованной и своенравной немке и ещё больше сомневался во взаимности с её стороны. Но всё же весть из Кёнигсберга оставила на душе горечь.
В конце ноября, после очередной прогулки под холодным моросящим дождём, он слёг с сильной простудой, быстро перешедшей в воспаление лёгких. Температура, кашель и сильная головная боль полностью завладели его телом, а в душе окончательно воцарилась тоска. Мать и сестра денно и нощно не отходили от его кровати, приглашая к нему лучших петербургских врачей и ежедневно заказывая в церквах требы за здравие. Болезнь то отпускала, то вновь возвращалась, и были моменты, когда приходилось опасаться самого худшего.
А за окном царила жестокая северная зима.
С наступлением марта Алексей снова отправился в Адмиралтейств-коллегию. Едва оправившийся от болезни, он всё ещё чувствовал слабость, но добрая весть о долгожданном назначении, казалось, могла полностью его исцелить.
В холле, перед дверьми канцелярии, было пусто. В серый и пасмурный мартовский день там царил полумрак.
Думая, что в канцелярии никого нет, Алексей быстро подошёл к двери, но, заслышав чей то разговор, решил подождать. Стараясь побороть охватившее его волнение, он переминался с ноги на ногу, то и дело прохаживался взад-вперёд по пустынному холлу.
Прошло около получаса.
Наконец, доносившийся из-за дверей канцелярии разговор прекратился. Говорившие попрощались, и сразу же раздался противный скрип тех же открывающихся дверей. В вышедшем из канцелярии человеке Алексей узнал знаменитого адмирала Василия Яковлевича Чичагова, командующего Балтийским флотом. В этот момент он снова подумал, что попадёт именно на Балтийский флот под его командование.