Собственный рассказ развеселил раненого, чьё веселье явно подогревалось принятым недавно спиртом – от офицера исходил вполне узнаваемый душок. Той же причиной, скорее всего, объяснялись и последующие действия бравого вояки, каковой изловчился свободной рукой ущипнуть опекающую его санитарку за ягодицу, после чего строгим командирским голосом приказал:
– Ну-у, трогай, милая!
Когда капитан с опекуншей удалились, профессор Артюхов ухмыльнулся:
– Похоже, первую помощь на передовой оказывают своевременно.
– И в полной мере, – зло добавил Никольский. – Спирт – лекарство от всего.
Оказалось, что злость младшего лейтенанта вызвана вовсе не опьянением раненого в бою человека, а тем обстоятельством, что тот упомянул фамилию Фитисова. Что ни говори, а этого безвестного Фитисова особист страх как недолюбливал! Почему именно, он откровенно объяснил по дороге:
– Меня их соединение курировать поставили. Ну, я, как водится, добросовестно взялся за дело – уж не и знаю, за что он меня невзлюбил, этот Фитисов. Долг каждого командира Красной Армии – оказывать содействие органам, а этот – наоборот… Правильно его капитан шельмой назвал… Шутки надо мной шутить взялся: то в вещмешок целый выводок лягушек засунет, мол, они завелись из-за того, что я портянки не стираю, то небылицы про меня сочиняет всякие, то прозвища гадостные придумывает. А раз ночью взял и покрасил мне каблуки сапог серебрянкой. Совсем распоясался!
– А это зачем ещё? – поправляя очки, удивился Артюхов.
– Присказка у меня такая есть… Только пятки засверкают… Вернее, была, – горько вздохнул Никольский.
Герман не выдержал и улыбнулся, а Никольский ещё больше насупился:
– Я на него пожаловался начальнику своего отдела, а тот мне: так, мол, и так, сами налаживайте отношения с курируемым контингентом. А ты попробуй, с Фитилём наладь! Фитиль – так его моряки промеж собой зовут…
Стрельба в городе постепенно нарастала. Никольский, прервал свой рассказ, прислушался, и сказал:
– Вроде в районе вокзала бой идёт. Как же они уже близко, суки… Дальше осторожно пойдём…
Сказал, но не сделал! А зря: стоило особисту завернуть за угол, как на него тут же налетела и чуть не сбила с ног громадная, покрасневшая и запыхавшаяся от бега тётка, влекущая за руки двоих детей – мальчика и девочку.
– Вы, мабуть, з пристанi? – тяжело дыша, воскликнула тётка. – Скажiть, будь ласка, а що, пароплави ще не втекли геть? [83]
– Втеклы, солнышко, втеклы! – удручённо сказал Артюхов. – Где ж вы ходите…
– От лишенько! – расстроилась женщина. – Що ж менi тепер з цiею малечею робити?! А все через тебе, харцизяка![84]
Она отвесила подзатыльник мальчишке. Тот в ответ вырвал руку и, отскочив в сторону, выдал на чистом русском:
– Не трогайте меня, тётя Малашка, я не харцызякал, я нашим помогал! И вообще: не хочу бежать как трус, другие пионеры сражаются с врагом, и я хочу! Мне уже целых двенадцать лет!
– Оце така менi вдяка[85], – захныкала женщина и, недолго думая, обширным задом села прямо на пыльную землю.
– О чём же вы раньше думали, гражданка? – строго спросил Никольский, подавая женщине руку и помогая встать. – У самой двое детей, а она по воюющему городу разгуливает, где ведутся уличные бои.
– Та хиба ж це моi дiти? – толстуха подняла на особиста заплаканное лицо. – Зиночку я в руiнах знайшла… Одна-однiсенька, вона так жалiбно нявчила, наче кошенятко. Як можна було кинути? А цей божевiльний хлопчисько Ивасик – синок господарки той хатини, де я мала жити. Його мати бомбою вбило[86]…
– А отец на фронте воюет, под Москвой! – сказал мальчик. – Только никакой я не Ивасик, а Иван Фёдорович. И за мать должен фашистам отомстить.
– Куда вы теперь? – тяжело спросил Герман.
– Вернёмся туда, откуда вылезли – в щель[87], – твёрдо заявил малолетний Иван Фёдорович.
84
Вот горюшко! Что же мне теперь с этой малышнёй делать?! А всё из-за тебя, аника-воин!(укр.)
86
Так разве это мои дети? Зиночку я в развалине нашла… Одна-одинёшенька, она так жалобно мяукала, словно котёнок. Как можно было бросить? А этот сумасшедший мальчишка Ивашка – сынишка хозяйки того дома, где я должна была жить. Его мать бомбой убило. (укр.)