Детство и юность Вирхова
Рудольф-Людвиг-Карл Вирхов родился 13 октября 1821 года в маленьком городке Шифельбейне в прусской провинции Померании. Отец его Карл занимался торговлей. Нет никаких указаний, говорят биографы Вирхова, откуда Рудольф Вирхов получил свои изумительные способности и страсть к науке. Ни отец, ни мать, ни дед, ни бабка его не представляли собою ничего особенного. Дед его был мясным торговцем; бабка и мать — обычные добродетельные немки, горячие приверженки «трех К» — Kirche, Kinder, Küche (церковь, дети, кухня). Дяди и тетки Вирхова также ничем не прославились; наиболее «знаменит» из них был дядя майор Иоганн, который прославился тем, что изобрел новую форму шлема, обмоток для ног и ботинок для солдат. Как видим, изобретение маловажное, не имеющее никакого отношения к патологической анатомии. Словом, самые тщательные поиски «наследственных генов» гениальности Вирхова ни к чему не привели бы.
На примере Вирхова можно видеть еще раз блестящее доказательство материалистического объяснения истории и блестящее опровержение буржуазной генетики: не наследственность определяет в конечном итоге поведение и мышление человека, а среда и исторический момент — «бытие определяет сознание».
Окончив народную школу в родном городке, Вирхов поступил в классическую гимназию в Кеслине. Здесь начались его первые мытарства. Он хорошо знал древние языки (греческий и латинский), имел вообще пристрастие к языкам: по окончании гимназии он самоучкой научился итальянскому языку, а в последнем классе гимназии — еврейскому, сдал даже экзамен по этому предмету, хотя такой экзамен нужен был тем, кто хотел поступить на богословский факультет, а Вирхов уже тогда готовил себя к поступлению на медицинский. В гимназии ему пришлось натерпеться от учителя греческого языка, чинуши Грибена. Вирхов прекрасно знал греческий язык, писал на этом языке целые сочинения, но чинуша Грибен непременно требовал от него зубрежки грамматики и разных малоупотребительных оборотов. Грибен преследовал Вирхова в течение всего гимназического курса и на выпускных экзаменах заявил, что подает голос против Вирхова, за его «недостаточную нравственную зрелость» для поступления в университет. По счастью, педагогический совет не согласился с мнением этого «человека в футляре», — Вирхов получил аттестат зрелости и даже был занесен первым на доску отличившихся при окончании гимназии.
Как всегда бывает в провинциальных гимназиях, на общем темном фоне даже просто добросовестные преподаватели в глазах учащихся вырастали в героев: «чем ночь темней, тем ярче звезды» (даже самые маленькие). Такой звездой в кеслинской гимназии был для Вирхова учитель истории Бухер. Вирхов занимался с увлечением историей и социальными науками, и еще до окончания гимназического курса подал заявление о принятии его в число воспитанников медико-хирургического института. Кеслинская гимназия, вероятно, посеяла у юноши семя протеста против изуверства и чиновничества, а под влиянием Бухера в нем появились первые элементы общественности; уже с тех пор Вирхов стал интересоваться общественными вопросами.
Восемнадцати лет Вирхов поступил в медико-хирургический институт в Берлине. В кайзеровской Пруссии этот институт, конечно, носил имя императора Фридриха-Вильгельма. Назначением института в милитаристской Германии было — готовить врачей для прусской армии. Для Вирхова эта установка имела и плюсы, и минусы. Плюсы заключались в том, что институт, носящий столь «высокое» имя, был недурно обставлен: в нем были прекрасные музеи, хорошо снабженные кабинеты (физический и химический), библиотека, содержащая около пятидесяти тысяч книг. Громадным плюсом для Вирхова, стесненного тогда в средствах, было то, что студенты института жили в интернатах, на всем готовом. Минусом была направленность преподавания на подготовку военных врачей, что совершенно не соответствовало медицинским вкусам Вирхова: путь его дальнейших научных открытий шел по линии патологической анатомии, по линии изучения сущности болезней, a не военнополевой хирургии. Все же нужно признать, что Вирхову посчастливилось выбрать базу для медицинского образования. Из этого института вместе с Вирховым вышли потом такие светила мировой науки, как знаменитый физиолог и физик Гельмгольц, известные терапевты Аейденси и Нотнагель. Очевидно преподавание в институте было на высоте.
Надо заметить, что значительное влияние на медицину в то время оказывала знаменитая «натурфилософия» Шеллинга. Это учение стремилось рассматривать природу как связное целое. Но, при слабости естествознания в то время, обобщения натурфилософов грешили часто прямой произвольностью и очевидными натяжками, а подчас и простой фантастикой. Медицина, находившаяся под влиянием натурфилософов (а к ним принадлежали политически передовые слои буржуазных ученых), вместо анализа фактов, точного изучения их, пользования методами эксперимента и лаборатории занималась философией, т. е. произвольными обобщениями и малообоснованными догадками. Переход науки от идеалистической натурфилософии через эмпирическое естествознание к диалектике природы прекрасно охарактеризовано Энгельсом: «Данные, добытые эмпирическим естествознанием, позволяют нам составить довольно систематическое изображение природы как единого связного целого. Подобные изображения составлялись прежде так называемой натурфилософией (философией природы), которая заменяла еще неизвестную тогда действительную связь явлений идеальной, фантастической связью и замещала недостающие факты вымыслами, пополняя действительные проблемы лишь в воображении. При этом ею были высказаны многие гениальные мысли и предугаданы многие позднейшие открытия, но немало также было наговорено и вздору. Иначе тогда и не могло быть. Теперь же, когда нам достаточно взглянуть на результаты изучения природы диалектически, т. е. с точки зрения их собственной взаимной связи, чтобы составить удовлетворительную для нашего времени «систему природы», и когда сознание диалектического характера этой связи насильно проникает даже в метафизические го ловы естествоиспытателей, — теперь натурфилософия погребена навеки. Всякая попытка откопать ее не только была бы излишней, но означала бы шаг назад» ( Энгельс— «Людвик Фейербах»).
Натурфилософская фантастика того времени мешала внедрению в медицину строгих методов анализа, эксперимента, наблюдения. Французская медицина поняла это раньше германской. Задача состояла в том, чтобы перенести методы естествознания и в клинику. В эту-то пору Вирхов в институте приступил к изучению научных медицинских проблем.
Вирхов приступил к научной работе не без солидного руководства. Его учителями были знаменитый биолог Иоганн Мюллер и клиницист-терапевт Шенлейн.
Иоганн Мюллер, о широкой образованности которого мы уже упоминали, был вообще замечательной личностью. Сын сапожника, Иоганн Мюллер выдвинулся исключительно благодаря своим блестящим способностям. Занимая профессуру в Бонне и узнав, что в 1833 году освободилась кафедра анатомии в Берлине, Мюллер решил добиться ее оригинальным способом: он написал министру народного просвещения жесткое письмо, в котором «требовал» назначить его на эту кафедру, ибо считал себя достойным ее. Такое необычное ходатайство смутило даже прусских бюрократов, и, при поддержке одного «высокого» прусского чиновника, кафедра эта была предоставлена Мюллеру; тут-то он и развернул свою научную работу.
Все в этом человеке импонировало Вирхову: его энциклопедическое образование и смелость, с какой он порывал со своими натурфилософскими предрассудками. Мюллер собственноручно сжег свои первые научные труды, где сквозили ложные натурфилософские идеи. Импонировала Вирхову даже его внешность. Про внешность Мюллера наш знаменитый хирург Н. И. Пирогов, видевший его в Берлине, писал: «Лицо Иоганна Мюллера поражало вас своим классическим профилем, высоким челом и двумя межбровными бороздами, придававшими его взгляду суровый вид и делавшими несколько суровым проницательный взгляд его выразительных глаз. Как на солнце, неловко было новичку смотреть прямо в лицо Мюллеру».