Паллиативам не должно быть места. «Медицина», — говорит Вирхов, — незаметно завела нас в социальную область и поставила нас в необходимость самим теперь столкнуться с великими вопросами нашего времени. Поймите, для нас дело не идет уже более о лечении того или другого тифозного больного с помощью лекарств, регулирования питания, жилища, одежды; нет, культура полутора миллионов наших сограждан, которые находятся на самой низкой ступени нравственного и физического упадка, — вот наша задача».
Надо поставить народное образование, на самых широких началах. Надо позаботиться об устройстве хороших школ, земледельческих и ремесленных мастерских. Необходимо школу совершенно отделить от церкви. Обучение должно стать светским, и основой его следует сделать изучение природы. На обеспечение сирот надо обратить особое внимание. Взрослое население надо также приобщить к культуре. Самым подходящим средством для этого Вирхов считает «введение широкого самоуправления в общине и государстве, проведение разумной системы прямых налогов, отмену привилегий отдельных личностей, уничтожение феодальных тягот, угнетающих бедные классы; улучшение земледелия, огородничества и скотоводства; улучшение путей сообщения, устройство фабрик и т. п. Позаботиться о том, чтобы люди могли иметь работу — это обязанность государства». «Весь свет знает, — пишет Вирхов, — что пролетариат нашего времени обусловлен, главным образом, введением и улучшением машин. Люди теперь уже ценятся только как «руки». Но разве в этом смысл машин в истории культуры народов? Разве триумфы человеческого гения не служат ни чему иному, как лишь обездолению рода человеческого? Конечно нет! Наше столетие открывает собой социальную эпоху, и предметом его деятельности не может быть ничто иное, как стремление свести к возможно меньшему размеру все машинообразное в человеческой работе. Человек должен работать лишь столько, сколько необходимо для того, чтобы из почвы, из грубого вещества извлечь столько, сколько нужно для существования всего данного поколения; но он не должен расточать свои лучшие силы на создание капитала. Капитал — это чек на наслаждение, но к чему же увеличивать этот чек до степени, переходящей всякие границы? Французская республика уже признала этот принцип в своем лозунге братства и, повидимому, собирается, несмотря на всю силу старой буржуазии, осуществить его на деле при помощи ассоциации. Действительно, ассоциация неимущего труда с капиталом государства или денежной аристократии или многих мелких собственников — вот единственное средство для улучшения социального положения. Капитал и рабочая сила должны быть по крайней мере равноправны, и живая сила не должна быть в подчинении у мертвого капитала». Нетрудно разгадать политический смысл этого выступления Вирхова. Вирхов отражал здесь мнения радикальной буржуазии. Сделать социалистические выводы из той социально-экономической картины, которую он довольно ярко обрисовал, он, дитя своего класса и своего времени, не мог. Но до требования «полной и неограниченной демократии» (в вышеуказанном буржуазном понимании, конечно) он поднялся. Вирхов в своих рассуждениях стоял тогда на левом фланге буржуазии. Революция 1848 года подняла его и некоторое время держала на своем гребне.
1848 год, «безумный год» по выражению реакционеров, ознаменовался целым рядом крупнейших политических событий. Февральская революция во Франции и образование временного правительства открыли шлюзы революции в Германии. Революционное движение в Германии с юга начало распространяться на север, на всю страну. С 6 марта в Берлине начались знаменитые «мартовские дни». Через две недели, 18 марта, к прусскому королю Фридриху-Вильгельму IV явилась депутация от населения столицы с требованием конституции; король обещал, но лишь после вооруженного восстания на улицах столицы уступил «требованиям народа» и выполнил обещание. Однако «весна народов» продолжалась недолго. Реакция стала поднимать голову, ибо немецкая буржуазия «с самого начала была склонна к измене народу и к компромиссу с коронованными представителями старого общества», как писал тогда Маркс в «Новой рейнской газете». «Без веры в себя, без веры в народ, ворча перед верхами, дрожа перед низами, напуганная мировой бурей, окаянный старик, осужденный на то, чтобы в своих старческих интересах руководить первыми порывами молодости юного и здорового народа», — вот как характеризовал поведение буржуазии в мартовские дни Маркс. 10 ноября войска Врангеля вступили в Берлин, а 12 прусская столица была объявлена на осадном положении.
Берлинский университет в это бурное время не мог, как ни желали этого руководители его, стоять в стороне от революционного движения. Ректором университета в то время был все тот же знаменитый Иоганн Мюллер. Старик окончательно растерялся. С одной стороны, он заверял всех, что совершенно не интересуется политикой. С другой стороны, как верный страж, он хотел сохранить в неприкосновенности все ценности университета, которые к тому же были вверены ему под личную его ответственность. Университет кипел. Аудитории стали обычным местом политических собраний. Студенты образовали вооруженный отряд, и Мюллер, как ректор, должен был руководить им. Университет, во главе с ректором, должен был принять участие в торжественных похоронах бойцов, павших на баррикадах. И, говорят, в эти революционные дни можно было видеть престарелого ученого, с его мрачным видом римского воина, перепоясанного саблей, дни и ночи стоящим на часах, охраняющим университет. Так, по древнеримскому выражению fata volentem ducunt, nolentem trahunt, т. е. судьба ведет того, кто понимает ход событий, и тащит за шиворот того, кто этого не понимает.
Министр народного просвещения, уступая «духу времени», распорядился созвать совещание профессоров университета для обсуждения вопроса о реформе университетского образования. Но, как всегда бывает с бюрократами, он сделал эту уступку «духу времени» половинчато и неискренне. Он приказал собрать только ординарных профессоров, т. е. более привилегированную и реакционную группу профессоров. Обойденные экстраординарные профессора и приват-доценты заволновались и отправили делегацию протеста к ректору университета; конечно, в делегации первое место занял Вирхов; полемика перешла на страницы политической печати. 27 марта ректор собрал весь педагогический персонал университета для обсуждения вопросов о созыве ландтага (парламента Пруссии). Меньшинство в 7 голосов против 98 высказалось за созыв Учредительного собрания. Лидером меньшинства был Вирхов.
В том же году Вирхов выступил в «Берлинском обществе научной медицины» с оригинальным докладом «Эпидемия 1848 года». В этом докладе он в медицинских терминах и понятиях анализировал «психическую эпидемию 1848 года», как он называет революцию. «Мы, врачи, — говорит Вирхов, — высказывались за хороший прогноз (предсказание) этой «эпидемии». Наши предсказания оказались ошибочными. Разве виноваты мы, врачи? Разве в руках врачей было удержать благоприятные условия? Как хорошим врачам, нам не остается ничего другого, как произвести вскрытие и воспользоваться эпикризом (оценкой) для уроков в будущем». Какова была причина неудачи? Вирхов видит ее в недостаточно развитом самосознании общества, в традиционной вере в авторитеты. Чтобы сделать нужные выводы для медицинской науки и практики, Вирхов организовал издание нового журнала под названием «Медицинская реформа» («Die Medicinische Reform»). В передовой статье первого номера журнала «Чего желает «Медицинская реформа» Вирхов развертывает платформу журнала: «Медицинская реформа» выступает в свет, — пишет Вирхов, — тогда, когда старые отношения рушатся и закладывается новое государственное здание. И «Медицинская реформа» должна содействовать уничтожению старого хлама и строительству новых учреждений». «Медицина не может оставаться одна незатронутой; и здесь радикальную реформу нельзя далее откладывать».