Но после этого травля еще усилилась. Ему не раз намекали, что лучше самому подать в отставку, чем быть выгнанным. У Вирхова отняли квартиру, которую он всегда имел в Charité, за ним шпионили и, наконец, придрались к совершенно нелепому поводу, лишь бы расстаться с неспокойным прозектором.
При выборах в 1849 году больница Charité была выделена в самостоятельный избирательный участок и имела 250 избирателей. Это обстоятельство имело большое политическое значение: в Charité лежали сотни раненых борцов за свободу на мартовских баррикадах. В больнице устраивались политические собрания. К этому и придралось министерство. Оно обвинило Вирхова в организации таких собраний, которые «вредили больным». Конечно, министерство в данном случае меньше всего заботилось об интересах демократических больных, которые в то время заполняли койки Charité. Суть здесь заключалась в том, что Charité являлась центром демократической агитации против правительства. Сам Вирхов, между прочим, исходя из узко профессиональных врачебных интересов и не оценивая политического значения собраний, был против них. «Мы не желаем, — говорил Вирхов, — чтобы больницы стали политическими учреждениями, как и не стоим за то, чтобы сделать их органами религиозной пропаганды». И, несмотря на это, министерство просвещения «скушало» Вирхова. Оно отстранило его от должности прозектора. И как ни старались друзья Вирхова, все же угроза отрешения (хотя самое постановление об отрешении было отменено), как дамоклов меч, повисло над головой Вирхова. Находиться в таком положении великому ученому было тяжело, и он искал выхода. Выход был найден: Вюрцбургский университет, ценя заслуги Вирхова, предложил ему место профессора. Как ни тяжело было Вирхову кипучую общественную деятельность в столице променять на работу в провинциальном тихом городке, ему не оставалось ничего другого, как согласиться. При этом Вирхову на собственном опыте пришлось убедиться, насколько неправильна была его идеалистическая предпосылка, будто «идеи правят миром». Его «Медицинская реформа» хирела и, наконец, должна была закрыться «за недостатком подписчиков»; семя, брошенное даже рукой великого ученого и общественника Вирхова, пало на каменистую капиталистическую почву и заглохло, не дав ростка. Так неблагоприятна была почва для таких «идей»!
Итак, «проклятый старик», германское буржуазное общество, загнало великого ученого, в полном расцвете сил, в провинциальную дыру.
Интенсивно занимаясь общественными и литературными делами, Вирхов все же успел проделать целый ряд ценнейших научных работ в свой берлинский период. Наиболее крупной была его работа о воспалении вен (о флебите). Эта проблема настолько занимала тогда науку, что один французский ученый сказал: «флебит господствует над всей патологией».
Вирхов и к этому вопросу подошел своим обычным методом и разрешил его совершенно по-новому. До него думали, что флебит состоит в простом воспалении стенок вен. Вирхов доказал, что в этом процессе принимают участие и изменения самой крови, свертывание ее, образование кровяных сгустков, которые могут размягчаться и переходить в нагноение. Продолжая дальше свои работы, Вирхов исследовал явления закупорки сосудов (тромбозов), в частности закупорки легочной артерии. Тут же он исследовал явления белокровия, т. е. такие, при которых в крови наблюдается большее количество белых кровяных шариков в отношении красных, чем полагается по норме (кровь делается «белой»). Поводом для этого исследования послужило вскрытие трупа пятидесятилетней женщины. Вирхов обратил внимание на то, что в сердце и сосудах находилась не кровь, а гноевидная масса; исследуя ее под микроскопом, он нашел в ней громадное количество белых кровяных шариков и ввел в науку термин «белокровие».
Все свои исследования Вирхов вел не только на трупах, но и путем опытов над животными. Вирхов говорил, что нельзя ограничиваться лишь мертвым материалом и констатированием фактов, нужно изучать эти факты в процессе развития на опытных животных. Вирхов тем самым положил основание экспериментальной патологии, которая потом сыграла громадную, а в отдельных случаях решающую роль в научно-медицинских исследованиях и в понимании болезненных процессов.
В конце своего пребывания в Берлине Вирхов собрал и систематизировал свои взгляды на сущность болезненных процессов, основываясь на естественнонаучном методе, и написал статью «Стремление к объединению в научной медицине». В этом своем credо (изложение своего учения) Вирхов затрагивает целый ряд научно-философских вопросов: о человеке, о жизни, о медицине, о болезни и т. д.
И такого ученого прусское правительство лишило «огня и воды» в Берлине и послало в провинциальную ссылку!
Опальный Вирхов в Вюрцбурге
Вирхов занял профессорскую кафедру в Вюрцбурге, когда ему исполнилось 28 лет. Однако и назначение в Вюрцбург прошло не без трудностей. Реакционная профессура Вюрцбургского университета всячески противилась назначению «революционера» на профессорскую должность. Прогрессивная молодежь, наоборот, горячо ратовала за него. Научный авторитет Вирхова тогда уже стоял так высоко, что начальство нашло для себя выгодным пригласить такого блестящего профессора, хотя и «неприятного революционера».
В Вюрцбурге Вирхов ушел в научную и личную жизнь: в общественной жизни он мало принимал участия.
Незадолго до приезда Вирхова в Вюрцбург здесь образовалось научное физико-медицинское общество; оно ставило перед собой задачи «изучения естествознания и медицины, а также производство местных санитарных исследований». Вирхов вскоре вступил в члены этого общества, быстро занял место секретаря, а временами исполнял обязанности председателя.
Баварское правительство командировало в феврале 1852 года молодого профессора в голодающие местности (в Спессарт) для изучения санитарного состояния населения. Картина, которую наблюдал там Вирхов, напоминала то, что он видел в свое время в Верхней Силезии: голодовки объяснялись чрезвычайно тяжелым экономическим положением населения и низким его культурным уровнем. Свои впечатления от командировки Вирхов изложил в обстоятельном докладе, который он сделал на двух заседаниях физико-медицинского общества 6 и 19 марта. Хотя этот доклад вскрывал социально-экономические и политические корни голодовок, хотя Вирхов закончил свой доклад словами: «образование, благосостояние и свобода — единственные гарантии длительного здоровья народа», — все же этот доклад далек был от революционного пафоса, которым дышал его доклад о верхнесилезском голоде. «Картина была написана не такими густыми красками», — говорит один из биографов Вирхова.
Биограф Ю. Г. Малис рассказывает интересные подробности о дружеских отношениях, которые установились у Вирхова в Вюрцбурге с революционером Готфридом Эйзенманном. Эйзенманн был старым революционером. С 1832 по 1847 год он переходил из одной тюрьмы в другую. Но Эйзенманн не унывал: он утверждал, что в тюрьме «времени достаточно для научных занятий», и вел научную работу с неугасаемой энергией в духе идей его учителя, профессора Шенлейна. И, к чести старого Шенлейна, надо упомянуть, что, находясь в сане лейб-медика при дворе Фридриха-Вильгельма, он часто посещал заключенного и заботился о его судьбе.
Вирхов вместе с Эйзенманном, находившимся тогда в тюрьме, редактировал одно библиографическое медицинское издание.
Личная жизнь все больше засасывала Вирхова. Незадолго до переезда в Вюрцбург он женился на дочери известного берлинского гинеколога Карла Майера. Фрау Розе больше была склонна к «drei К», чем к революции. Притом она интенсивно начала дарить Вирхову детей: в 1851 году у него родился сын Карл (впоследствии химик), в 1852 — Ганс (впоследствии анатом), в 1855 — дочь Адель, в 1856 — сын Эрнст и т. д. Биограф-немец К. Познер в умилении описывает следующую картину семейного счастья Вирхова в Вюрцбурге: фрау Розе «обеспечивала ему тихое семейное счастье, воспитание и благо детей; и всякий, кому выпало на долю наблюдать Вирхова в его доме и в кругу своих, видел в нем доброго хозяина в немецком смысле (!!!), и посетитель забывал, что он видит перед собой величайшего мыслителя нашего времени».