Не одному тебе и огорченье,
Другим такое ж выпало мученье.
Но те успешней могут притворяться.
Не сердцем — горлом им легко смеяться!
Мне ж остроумья не постичь науки,
Лицо тотчас же выдаст сердца муки,
И ясно мне, что ни к чему тревоги, —
Того, что было, не вернуть с дороги.
ПЕСНЯ XXIV
Слышу я — часы пробили.
Прочь, печаль! Тебе служили
Мы весь день, что был не краток.
Пиру — времени остаток!
Каждый шут веленьем божьим
Здесь упреком нетревожим.
Хоть он мнит себя разумным,
Остается все ж безумным.
Если б кто имел в примете
Всё познать, что есть на свете
Мог сказать бы он немного:
Человек — игрушка бога.
И сановник, и правитель —
Тот же бренный мира житель.
Смерть равно всех уничтожит.
Власть, увы, тут не поможет.
Нету мерзостней любого
Ненасытного скупого:
Накопляя сбереженья,
Он умрет от истощенья.
Если б сыновья с отцами
Были схожи здесь делами,
То, учтя причину эту,
Мир с сумой бы шел по свету.
Бог решает по-другому:
Что один собрал для дому,
То другой вмиг промотает,
Мир голодным не бывает.
Смерть не даст распоряжаться.
Есть ли смысл отцам стараться?
Сын мешки получит разом,
Не наследуя лишь разум.
Принесите лучше вина,
Счастья в них залог старинный.
Боль недавних огорчений
Тает пусть, как снег весенний!
ПЕСНЯ XXV
О, сжалья надо мной, сломай мои засовы,
И брось меня в огонь! Ведь в этот век суровый
Чуть не сошла с ума я, бедная калитка,
От разных беспокойств и дерзости избытка.
Ведь ни одной еще не проходило ночи,
Чтоб мне не знать пинков — что дольше, то жесточе —
От пьяниц и гуляк. На брань что обижаться?
Слова их — звук пустой. Лишь целой бы остаться!
А сколько, помню я, петелек здесь развито,
Засовов сорвано и молотков разбито!
Теперь уж палками стучатся: — Отворяй-ка! —
И запирается на ключ моя хозяйка.
Известно, что терплю не по своей я воле.
Виной распутница, что жизнь проводит в холе.
Не знаю, как могла на белый свет родиться
Такая, честь свою забывшая, блудница.
Обязанность всегда на совесть исполняя,
Всю злость и прихоти ее терпеть должна я.
Иль виновата я в молве о ней постыдной?
В чем правда и в чем ложь — самой ей лучше видно.
И мало, что по мне гуляют палки, шпаги,
Должна еще терпеть я от того бедняги,
Что каждой ночью здесь рыдает надо мною
И спать мне не дает слезливой болтовнею.
«Как госпожа твоя, калитка, ты сурова.
Ведь это мне назло ты держишься засова,
Не пропускаешь в дом и не несешь печальной
Моей мольбы туда, где спит хозяйка в спальне.
Бедняга, в горести своей я, как и прежде,
Лишен возможности поверить хоть надежде.
Мне не придется спать под крышей без тревоги,
Ночь на холодном здесь я проведу пороге.
Жалеет ночь меня за все мои невзгоды,
И звезды яркие, и ветер непогоды,
А ты не тронулась столь горестным страданьем,
Хоть и других гостей не радуешь свиданьем.
Хочу я, чтоб мольба сквозь камень проскользнула,
Словечком над ушком забывчивым порхнула.
Будь сердце у нее из камня — всё ж невольно
Вздохнет она о том, кому сейчас так больно.
Теперь она лежит в объятиях другого,
И бесполезное уносит ветер слово.
Ты так же предо мной, калитка, виновата,
Хотя с тобою я любезен был когда-то.
Неблагодарная, я ль груб бывал с тобою?
Пихал ли я тебя когда-нибудь ногою?
Срывал ли на тебе свое негодованье?
Ты ж равнодушно зришь в ночи мои рыданья!
Нет, лучше в честь твою стихов я нарифмую
И с благодарностью порог твой поцелую.
Ведь сколько раз к тебе я подходил в печали,
Когда мольбы мои святые отвергали!»
Вот так все говорят они в сыром тумане
Ночь напролет, пока петух не загорланит.
Я госпожи моей браню обычай скверный.
Мне жалко бедняка, расплачусь я наверно.
Книга вторая
ПЕСНЯ I
Густые тучи скрыли свод лазурный,
Затмилось солнце, рухнул ливень бурный,
Бегут потоки. Вилия, ярясь
Широко разлилась.
вернуться
17
Фуггеры — фамилия могущественного рода немецких купцов-банкиров. Позднейшим ответвлением этой фамилии была варшавская семья Фукеров.