Ощутимое различие между творчеством Берната из Люблина и Рея, с одной стороны, и поэзией Кохановского — с другой, является результатом не только неодинаковой силы таланта, но также и результатом иного творческого метода. Новый метод художественного изображения мира мог возникнуть лишь благодаря редкостной поэтической интуиции: Кохановский умел подмечать и запоминать множество подробностей, но выбирал только те из них, которые заключали в себе ценность обобщения, не нуждаясь в назойливых толкованиях поэта. Бернат и Рей показывали читателю лишь часть картины, направляя его внимание только на те моменты, осветить которые входило в их непосредственные задачи. Кохановский отказался от этого ограничения и продемонстрировал в своих произведениях всё, что ему самому удалось заметить, но отнюдь не то, что он с какой-то конкретной целью хотел бы внушить читателю. В связи с этим Кохановский необычайно увеличивал познавательную ценность своей поэзии и, что не менее важно, вынудил читателя всегда активно относиться к созданной картине, которая должна была говорить сама за себя даже в том случае, если ей не сопутствовало определенное толкование. Читатель получал для личной проверки мнение поэта. Кохановский не стремился авторитетным тоном навязать свои суждения читателю, он просто приводил для сравнения свою собственную точку зрения. И лишь в поэзии «чарнолесского» периода на первый план выдвигаются произведения, в которых ощущается улыбка поэта, его задумчивое, озабоченное чело или накипающее в сердце чувство.
Очевидно, что новый подход к изображаемой в стихах действительности мог иметь место лишь после того, как были найдены новые выразительные средства в существовавшем до той поры языковом материале. Тут недостаточно было одного только разговорного языка, который был введен в поэзию в известной мере Бернатом из Люблина и в еще большей степени Реем. Следовало обратить внимание на различные стили в пределах самой разговорной речи. Рей пользовался преимущественно повествовательным стилем, подчеркивая зрительную сторону передаваемых событий. Кохановский еще более приблизил картину к глазам читателя. Он совершил это, подчеркнув ее неповторимость, ее своеобразный облик. Рей подает виденные им факты в некоей «живописной» манере, но читатель сознает, что так происходит всегда, что и сама живописность и типичность изображения могут быть подтверждены, если у кого-нибудь родится к тому желание. Рей точно так же, как и Бернат из Люблина, мог каждый раз вручить читателю готовое обобщение, потому что оно вытекало непосредственно из характера описаний и подразумевалось само собой. Кохановский сознательно отходит от такого метода. Его поэтические картины не дописаны. Они вызывают более сильное эстетическое наслаждение, так как мобилизуют читателя на самостоятельную их расшифровку, позволяют ему принять участие в самом творческом процессе. Художественная тенденция Кохановского заключается в индивидуализации изображения, в увеличении познавательной ценности поэзии. Персонажи и ситуации перестают быть рабами моральной формулы, и потому открываются возможности для более тонкого их понимания. Нужно, правда, оговориться, что это понимание согласовано с намерением поэта, но в то же время оно зависит и от культурного уровня данного читателя. Читатель стихов Кохановского никогда не может ограничиться пассивным чтением, он должен самостоятельно, на свой манер, досказать то, что было лишь намечено. Поэзия Кохановского выполняет идейную и воспитательную задачу в большей степени, чем вся предыдущая польская литература, перегруженная, как мы знаем, назойливым дидактизмом. Кохановский влияет при помощи лирического освещения картины, он апеллирует не столько к убеждениям читателя, сколько к его сердцу и чувству прекрасного.
Эти новые присущие поэзии Кохановского тенденции требовали обогащения палитры стихотворца, нужны были более тонкие средства для передачи нового поэтического содержания. Уже Бернат из Люблина отказался от одного из окостенелых правил средневековой версификации: от правила о строке — предложении. Средневековая сентенция привела к возникновению в стихе раз и навсегда данных отрезков, в которых построение предложений было обусловлено конструкцией стихотворной строки. Строфа состояла преимущественно из двух рифмующихся строк, она всех вполне устраивала в выполнении дидактических задач, поставленных перед тогдашней поэзией. В период Ренессанса потребовала своих прав конкретная действительность, в поэзию вторглись новые образы и картины, и внезапно стало ясно, что средневековая строфа не в состоянии вместить в себя новое поэтическое содержание. Построение фраз все более разнородных, как с точки зрения их размеров, так и с точки зрения стилистической важности, нарушило старое поэтическое правило и создало новое. Вместо стремления к совпадению отрезков стиха с отрезками предложения возникло стремление освободить стих от прежних стеснительных правил. Возникли стихотворные отрезки, равные по количеству слогов. До этого размеры отрезков бывали различны, поэтому такая версификационная система называлась относительной силлабикой. А теперь возникла абсолютная силлабика, в ее рамках была дана полная свобода интонационному движению стиха: