— А в выходные?
И снова Булл пожалел, как только пустил этот бумажный кораблик в телефонный пруд. В эти выходные «Странники» отправлялись в мини-турне. Были запланированы четыре матча — с пятницы по понедельник. Они играли со всеми командами Воскресной лиги с южного побережья. Встречи должны состояться в Бексхилле-на-море, Роттингдине, Брайтоне и Шорхеме. Ни за что на свете Булл не пропустил бы этот тур. Весенняя свежесть, животная радость нестесненного движения и весь пакет прелестей, подсоленный и взбитый морским бризом. Что может быть лучше?
— Ну-у, не знаю. — Очевидно, у нее есть более перспективное предложение, подумал Булл, но его еще не подтвердили. — Позвони мне в субботу утром, посмотрим, как карта ляжет.
«Посмотрим, как карта ляжет». Эта фраза из телефонного разговора вспомнилась Буллу теперь, когда он вглядывался в ночь, спустившуюся на предместье. Однако это такой же эвфемизм, как и его «ужин», так заслуживает ли он большего? И все равно, отчего он так настойчиво добивается Дженифер? Ведь она, по правде говоря, дура. Ее фанатичное следование моде, ее из пятых рук дилетантские суждения, которые она выдавала за собственную жизненную философию. Булл знал, что у нее были другие мужчины, и немало, а может, и женщины тоже. Это чувствовалось в том, как ее дубленая кожа покрывалась мурашками, когда она отрабатывала свой очередной утилитарный оргазм. На ощупь ее кожа становилась похожа на облицовочный камень лондонских памятников. Памятников, поверхность которых была отполирована руками бесчисленных туристов.
И тем не менее Булл боялся, что Дженифер откажет. Он опасался, что его выпады были недостаточно резкими и глубоко проникающими, чтобы удовлетворить ее. Его беспокоило, что круги, которые он вычерчивал ее грудями, вовсе не были единственным в своем роде подлинником — слишком явственно проглядывало в его движениях практическое секс-руко водство, которое он изучил. Булл хотел окончить полный курс сухопрожаренного секса с Дженифер. Плюс ко всему в этот вечер добавилось еще это ноющее беспокойство и уязвимость, ощущение, что он по собственной небрежности подставил себя с этой неприятной раной.
Широкая ладонь Булла потерла холм повязки. В этот же момент молодой головорез запустил фейерверк на парковке возле современной церкви Конгрегации в двух кварталах от дома Булла. Отблески желто-белого света затуманили окно до непроницаемости. Когда прояснилось, на сетчатке глаза, как после яркой вспышки, из клочков соткалась и всплыла некая фигура. Человек стоял напротив магазина замороженных продуктов Budgen и глядел на окна булловской квартиры, как будто он здесь бывал, но где именно и когда, припомнить уже не мог. Это был Алан Маргулис.
Алан приехал с юга через Арчуэй-тауэр, мимо больницы Уиттинггон, со стороны Хайгейт-Виллидж. Он твердо намеревался поехать к мистеру Гастону и сделать ему дренаж кисты. Гастон, учитель французского на пенсии, жил как раз в Хайгейте. День-деньской лежал он на диване в своем коттеджике с обувную коробку и вонял. Тело его, запакованное в твид, пораженное разлитием желчи, сторожили замусоленные и пожелтевшие бумажные обложки Editions Gal- limard.
В спинной впадине у Гастона росла огромная киста. У кисты, похоже, был свой жизненный цикл, абсолютно не связанный с метаболизмом Гастона. Сколько бы Алан или сиделка Гастона Хелен Мейер ни прочищали кисту, в течение 36 часов она набухала снова. Алану часто казалось, что отвратительный мешок паразитирует на нескончаемых запасах язвительности и подлости, скопившихся у его хозяина.
Итак, Алан твердо намеревался прочистить кисту. А потом, если будет время, проехать еще пару миль до Ист-Финчли, посмотреть, не нужно ли Буллу сменить повязку. Ничего большего он сделать не может, принимая во внимание, что… завтра он отправляется на выездной семинар Министерства здравоохранения в Уинкантон!
— Бляха муха, еб твою! — выругался Алан и резко повернул руль. Машина завибрировала и зажужжала, как гигантский камертон. — Булл пойдет на перевязку, пока меня не будет, и все — игра закончена!
Даже не притормозив, Алан проехал мимо коттеджика мистера Гастона. Вписавшись на скорости в крутой поворот, он направился в Ист-Финчли. На левое плечо Алана сел чертенок, на правое — ангелок. На правое плечо чертенка сел ангелок поменьше, а на левое — другой дьяволенок. С ангелом произошло то же самое, и пошло-поехало. Так сводилась к бесконечности мораль Алана Маргулиса: крупномасштабное ренессансное полотно, где ангелы и серафимы, демоны, сатиры и прочие духи, уменьшаясь, громоздились друг на друга, и череда их тянулась, уходя вдаль.
Видите, у Алана в наличии был уже весь набор. Он уже сговорился с чертовой матрешкой драматической иронии. За ним водились грешки, а своей жене и дочке он отвел место в арьергарде эмоциональных баталий. Он исполнительный — да. Ответственный — да. Добросовестный — да. Я никогда не проявлю неуважения к своей жене, частенько думал он, рассматривая округлую промежность Сибил, в то время как скульпторша водила губами вверх-вниз по его красивому конусообразному члену. Я люблю свою жену, говорил он себе с заученной непринужденностью, и бедра его шлепали о ягодицы Сибил. Не раз, подняв глаза, замечал он, как из темного садика смотрят на него пустыми глазницами идолы с острова Пасхи, и с каждым его толчком на лицах их все явственнее проявлялось зловещее древнее бесстыдство.
Однако сможет ли он ощущать то же самое, когда станет умело, под правильным углом пихать в подколенную впадину Булла? Не в Сибил, а в Булла?
Вот! Она снова была открыта. Он сорвал с нее повязку. Она была влажной, сопревшей, подгнившей, как старый пирожок с мясом, завернутый в грязный носок. Сможет ли он снова промыть и спрятать ее?
Алан нырнул под железнодорожный виадук и взглянул на статую индейца, украшающую станцию подземки Ист-Финчли. Индеец застыл навеки, целясь из лука в сторону станции Хайгейт. А что, если стрела полетит? — думал Алан. Спустит тетиву и выстрелит? А что, если самонаводящийся на ахиллесово сухожилие снаряд попадет в обрамленную сухожилиями впадину?
На данном этапе необходимо четкое осознание простого и очевидного факта — Алан грешил чистейшей пробы высокомерием. Полагая, что вуайеризм, садомазохизм, содомия и другие, в сущности, безвредные причуды не более (или менее) чем доказательство отсутствия чувства юмора и самоиронии у тех, кто их практикует, Алан сбился с пути. Его шварценеггерообразная чувственность оставила в прошлом уже и возбуждающие средства, и пип-шоу, и штаны с ширинкой на заду, и кровосмесительные связи. Оставила в прошлом и рвалась тепрь к своему апогею — к этой булловской штуковине.
Она довела Алана до звероподобного состояния, отбросила к гомоэротизму пубертата. Он остановился на перекрестке и поежился, бедра его в широких спортивных шортах ходили ходуном. На расстоянии тридцати ярдов от него Булл отрабатывал прицельные удары. Алан так хотел походить на Булла — сердечного, доступного, принятого везде и всюду. Он готов на все, лишь бы быть таким, как Булл.
Алан заложил длинные пряди волос за уши. Когда он выезжал из дома, ему не было холодно, а теперь он дрожал. Из багажника вместе с чемоданчиком для осмотров на дому он вытащил твидовое в елочку пальто, одел его и застегнулся. Он вышел из машины, встал на тротуаре и посмотрел на дом через дорогу, в окно булловской квартиры, в ожидании, когда все начнется.
— Вы бы зашли, — сказал Булл.
Алан уже помахал ему снизу и поднялся по лестнице до квартиры. Стоя в дверях, Булл впервые заметил, что он, как минимум, на голову выше Маргулиса.
Смотря, как Булл, наклонив голову, идет по коридору, Алан думал совсем о другом: он мне нравится,›то правда. Но я не пидор, черт побери, не пидор я.
Булл выглядел неопрятным, что вовсе на него не походило. Добравшись до дома, он снял пиджак, ботинки и носки и так и слонялся по мрачной квартире в мягких тапочках. Из-под широкого пояса вылезли концы рубахи и слоновьими ушами свисали по бокам.
Они прошли в гостиную, которая была полностью занята экстравагантным кофейным столиком. Стол был квадратным, но со стеклянным шесть футов в диаметре кратером посередине. Вокруг стояли кубические пуфы, очевидно, из того же гарнитура, обитые винилом отвратительного карамельного оттенка.