Вжик — спертый воздух купе рассекло лезвие ножа, ежик и снова вжик. Профессор начинал дирижировать финал.
— Чужая душа — потемки, не так ли, еврейчик? Опаньки, вот я и раскрылся. Я уже сказал, что я о тебе знаю, верно? Однако волноваться нечего. Пойми, тут ничего личного, всего лишь маленькое расовое предубеждение, я выступаю не против индивидуума, а против народа. Так или иначе, ты абсолютно прав, если подозреваешь наличие некоей связи между моим тщательно взвешенным мнением относительно семитов и этим чудесным рассказом, который посчастливилось услышать твоим заполненным мерзкой талмудической жижей ушам. Тебе важно знать, что чувствовал Дэйв 2, что чувствовал Дэн. Тебе следует знать это, потому что это как раз то, что вы любите делать с людьми, нетакли? Нетакли, я спрашиваю? Вы хватаете по ночам христианских детишек лет шести-семи, увозите их в свои синагоги и там раздеваете догола, разве не так? Одурманенных… или ты не хочешь это признать? И чего вы только в них не пихаете! Прежде всего, конечно же, свои херы — лоснящиеся жирные жидовские перцы и прочие гнусности — ритуальные свечи, свитки. Ты станешь это отрицать… станешь?
— Нет.
— Ты не станешь этого отрицать?
— А зачем?
Он набросился на меня мгновенно. И конечно же, его пухлое тело, мягкое и немощное на вид, было таким только на вид. Он оказался крепким, сильным, напряженным. Он схватил меня за горло, надавил коленом в пах. Прижал острие ножа к глотке настолько, что оно прокололо кожу и проступила капелька крови. Моя способность к сопротивлению — омерзительный паук, сидящий в засаде, — унеслась на тонких ножках, оставив сознание цепляться за любой выступ на отвратительно гладкой поверхности сложившейся ситуации. И что оно могло предложить? Ничего, кроме крестьянского совета замученного тела.
Когда вам к горлу приставляют нож, шевелиться нельзя, самое главное — это не шевелиться. Вас могут резануть инстинктивно или неправильно интерпретировав малейшее ваше движение, так что зарубите себе на носу — не шевелиться вообще!!!
Вблизи лицо профессора, казалось, мутировало. Я понял, что оно — часть моего умственного затмения, коллапса второй степени. И как будто специально, чтобы подчеркнуть этот эффект, оказать ему визуальную поддержку, мое зрение тоже дало сбой. Оно перестало передавать стереоскопический сигнал. Контуры и формы изменялись в зависимости от того, каким из овальных экранов я щелкал в данный момент. Тонкие вытравленные морщинки, которые я уже приметил, теперь обернулись в сетку, которая сдерживала, не давала развалиться аморфным чертам. Иначе лицо грозило обернуться чем-то совсем другим.
Итак, мы можем с определенной долей убежденности сказать, что Дэйва 2 выпотрошили, унизили, пошатнули его принципы и провели через всю квартиру за пенис, как собачонку на поводке. Кэрол, наловчившись манипулировать людьми, и его заставила выпить, в один миг перечеркнув пять лет трезвости. Она попеременно то смеялась над ним, то надрачивала. А потом, когда он сидел уже поддатый в окружении пустых банок, она с силой врезала ему по затылку колотушкой для мяса.
Он переместил свой вес так, чтобы частично облокотиться об окно. Нож он по-прежнему прижимая к моему горлу, однако другой рукой, оторвавшись от глотки, он потянулся к своей ширинке.
Какое изящество! Тоненький юноша, затолканный в багажник желтой, взятой напрокат машины. Его обнаружили возле заброшенной железнодорожной ветки… он выглядел таким умиротворенным с запекшейся дырой в голове. Для начала копы не смогли отказать себе в удовольствии учинить допрос с пристрастием изможденным бродягам. Однако довольно скоро Дэна опознали как молодого человека, который взял эту машину напрокат еще днем. После чего пазл начал складываться стремительно… в квартире они нашли Дэйва 2 все еще без сознания… в остывшей заднице Дэна обнаружили семя… они сопоставили факты и… полное совпадение! А тут еще нарисовалась Та-Кэрол и сообщила, что еще днем она видела, как Дэн направлялся к лагерю бродяг.
Бедный Дэйв 2. Конечно же, он стал жертвой обстоятельств, хотя, с другой стороны… хе-хе, раньше надо было думать и принести в жертву свою крайнюю плоть. Хотя в этом вопросе нам всем следует соблюдать осторожность, не так ли?
Он стал нащупывать ширинку, чтобы раздвинуть фланелево-хлопковые губы.
Я не сомневаюсь, что Дэйв нашел применение себе и в тюрьме. Он даже организовал группу АА среди других заключенных по статье 43. Я полагаю, это пример невероятной силы убеждения. Естественно, то, что он натворил, вызывало в нем ужас и отвращение, однако в какой-то мере это же был не он. То есть он, но в состоянии алкогольного провала, когда он едва ли мог отвечать за свои действия…
— Ну, а вы, что? — довольно дерзко прохрипел я впервые с тех пор, как он напал на меня. Это был мой первый рывок к спасению. Мог ли я ударить его побольнее, туда, в его мягкую профессорскую подбрюшину? — Вы — то отвечаете за свои действия?
— Ода, полностью, без каких-либо оговорок. Мое присутствие и самообладание всеобъемлющи. Я могу презреть все ваши представления и инсинуации, любые намеки насчет того даже, что я люблю делать в уединении, да-да, в святом уединении собственного жилища.
Вам следовало бы сообразить, что человек, переживший подобное блистательно неповторимое и полное превращение, должен быть весьма расположен к театральным перевоплощениям и в дальнейшем.
Он оторвался от меня, встал и, улыбаясь, закрыл нож — бабочку.
— Яполагаю, применять силу, — сказал он, —более нет необходимости.
Возможно, я был под воздействием кавы, а может, просто в шоке, но он был абсолютно прав. Я чувствовал себя как прокисшее молоко, все мои конечности превратились в бесполезные сгустки сукровицы, я не мог двинуться с места, даже если бы захотел. Профессор с угрожающей деловитостью передвигался по купе взад — вперед. Всякий раз, когда он проходил мимо меня, передо мной мелькала открытая рана его ширинки. Да сколько их у него, неужели две?
Он сел, развязал шнурки и посмотрел на меня почти что недоуменно — в тот момент создалось впечатление, будто ручки в студии стал крутить совсем другой звукорежиссер, — голос приобрел другой тембр и новый акцент, как если бы в магнитофон вставили новую пленку. Тон стал приторно-сладким, перенасыщенным слюняво-сахарным чувством единения.
— Кто-то, может, скажет, что мое сексуальное самоощущение большого значения не имеет. — Он потряс ногой, и башмак упал на пол. Носки на нем были в шотландскую клетку. — В конце концов, я всего лишь странный гибрид, неспособный к воспроизводству, генетический тупик. — Он снова встал, расстегнул пояс и спустил штаны. Увидев провисшие кальсоны, я уже не удивился. — Как я уже рассказывал, я пытался делать это сам с собой, однако результаты оставляли желать лучшего… — Он вылез из своего твидового пиджака и повесил его на специальный крючок, снял галстук, одной рукой придерживая узел, как мальчик или неопытный мужчина. Он даже покраснел от натуги. Кроме того, он, возможно, стеснялся раздеваться вот так, на людях. — …выкидыш за выкидышем, и каждый мой окровавленный недоносок как будто провоцировал меня на следующее фиаско.
Однако исподнее он снимал точно как женщина, скрестив руки и схватившись спереди за края.
И вот когда он снял кальсоны, ослабил подвязки и снял их вместе с клетчатыми носками, когда он встал передо мной в чем мать родила, меня пронзило чувство глубокого сострадания к профессору, к Кэрол. Ведь на самом деле никаких черт низкопробной привлекательности, которыми он наделил свое вымышленное альтер эго, у него не было. (Важно, чтобы вы понимали: этот термин я использую не из желания оскорбить, а исключительно в целях употребления максимального количества возможных эпитетов, пригодных для описания его внешности.) Это была собака. Он был из тех женщин с телом средних лет мужчины, ведущего малоподвижный сидячий образ жизни. Плоские тарелки грудей — пирожки на кухонном столе — с нарывами сосков, грозящих вывернуться вовнутрь, стоит только нажать на них. Плоские бедра, изогнутая голень, это была пародия на женские формы. Он снова сел и, раздвинув колени, оставил меня лицом к лицу с существом вопроса. На бархатистом плюше лежало здоровое коричневатое сокровище — все в сосудах и венозных шишечках, больше всего похожее на сучковатый обрубок старого дуба. Он выскакивал из расщелины влагалища, как струя зерна из дырки в мешке. Я с удивлением рассматривал, как эта трансформация повлияла на состояние влагалищных губ. Кожа их загрубела и увяла, они практически срослись с корнем пениса, как некогда модная комбинация пуловера с подшитой снизу футболкой.