Я снова укладываюсь в постель и засыпаю как убитый. Мне снится, что папа Ханс стоит над Рикки Пересом, стоящим на коленях в постели в студии 1. Папа Ханс показывает на приподнявшийся член Переса и орет: «УГОЛ НАКЛОНА НЕ УГОЛ ПОКЛОНА! УГОЛ НАКЛОНА НЕ УГОЛ ПОКЛОНА!» Перес пытается отвечать: «Я знаю, я знаю…», но папа Ханс орет и орет. Затем мне снится, что я вместе с Каско и Типтопом нахожусь в магазине грампластинок. Типтоп стоит у полки с классической музыкой и вдруг заливается смехом. Он подходит к Каско и показывает ему обложку компакт-диска. Я подхожу к ним и читаю, что напечатано на приклеенном к обложке листке: ВНИМАНИЮ РОДИТЕЛЕЙ. МУЗЫКА НА ЭТОМ ДИСКЕ НИЖАЙШЕГО КАЧЕСТВА, И ДЕТЕЙ, КОТОРЫЕ ЕЩЕ НЕ ОПУСТИЛИСЬ В СФЕРУ НИЖАЙШЕГО, НЕ СЛЕДУЕТ ПОДВЕРГАТЬ ЕЕ ВОЗДЕЙСТВИЮ. Мы с Каско тоже начинаем смеяться. Я просыпаюсь оттого, что лежу и смеюсь во сне. Так часто случается, но, как правило, я не помню своих снов. Надо также отметить, что в состоянии бодрствования я никогда не смеюсь. Времени уже 11.00.
Чтобы не слишком ошарашить Ритмеестера — он весьма чувствителен к воздействиям извне — я собираюсь подверстать предупреждение о том, что нам на хвост сели мусора, к доставке продуктов. Я был у него больше недели тому назад, и список того, что требуется купить, мне прислали. Выглядит он так:
На неделе с 21 по 28 декабря купить:
6 батонов с маком
10 литров обезжиренного молока
350 г холодца в нарезке
сигара Черная Мария 1 штука
Мальборо с фильтром 2 упаковки
Причиной наличия в списке холодца и сигары является, очевидно, рождество. Вот уж решил покутить. Я лежу поверх одеяла. Холодно, но утренний стояк, отсутствовавший, пока я разговаривал с папой Хансом в семь утра, заявил о себе. Я лежу на спине и рассматриваю себя. Болт торчит вертикально вверх. Мне почему-то приходит в голову написанное каким-то сексологом в какой-то книге: «Это и важно, и нужно — совершить экспедицию в анус пальцем или двумя; вполне удобно делать это, лежа в ванне, желательно использовать некоторое количество масла для смазки».
Экспедицию, каково? Я встаю и запихиваю свой стоячий болт в джинсы. Потом я иду за покупками. У меня на хазе такие на хер залежи всякого дерьма и такой бардак, что мой дом больше похож на склад, чем на квартиру, и я не жажду проводить здесь больше времени, чем необходимо. На улице холод собачий, вся слякоть смерзлась в лед, но пригляднее она от этого не стала, слякоть в смысле. Она серо-коричневая, мерзкая и скользкая, как сволочь. Я иду в центр. В центре как в аду. Темно, грязно, толпы людей, все будто оглашенные мечутся повсюду с диким гамом, деревья выглядят просто отстойно без листвы и без снега на ветках, на некоторых криво, как бык поссал, развешаны жалкие рождественские гирлянды, везде чем-нибудь воняет, слякоть под колесами и ногами оттаивает и превращается из слякоти в жидкую грязь, единственная разница между центром и адом — это, пожалуй, что в аду жарко, а в центре холод собачий. Я захожу в продовольственный магазин, расположенный ближе всего к квартире Ритмеестера, и покупаю ему, что он просил. Я хочу есть и выуживаю с полки с шоколадками СНИКЕРС для себя самого. Я съедаю его, пока стою в очереди и жду, пока обслужат пенсионерку, ну такую копливую, что хочется как следует треснуть ее по затылку. Когда старая дура наконец закругляется, я уже напрочь забыл о СНИКЕРСЕ и о том, что за него надо было заплатить. Это, бля, пенсионерка виновата. Она на хер так же раздражает, как старичье в трамваях. Когда трамвай трогается с места, а они еще не успели усесться, они так суетятся. Дергаются и толкутся на месте и шарят руками, испуганно озираясь и неуклюже пытаясь опуститься на свободное сиденье. И ровно то же, когда они собираются выходить. Это просто песня, когда они начинают шарить вокруг себя ногами, собираясь выходить, ну просто на хуй бесподобное зрелище. Я иногда сижу и раздражаюсь много тягучих минут кряду, наблюдая, как какой-нибудь старый маразматик начинает мандражировать еще задолго до своей остановки. А вот уж когда наконец трамвай останавливается на его остановке, вот это просто пенка, когда старый пердун изо всех силенок старается прошустрить, но шустрым-то быть ему никак не удается, и глаза у него становятся дикими, он помирает со страху, боится, что водитель закроет двери и вагон двинется, а она или он еще корячатся, выползая из вагона. Я никогда не предлагал и никогда не предложу ни одному тухлому пенсионеришке свое место в трамвае, да вообще нигде. Вот клянусь. Симпель идиот. Ему, бля, не повредит немножечко посидеть, но одного у него не отнять — это с каким искренним воодушевлением он долбает, например, старичье. Это я на хер высоко ценю.