– Hallo? – спросил Лясик через дверь.
– Ben jij mijnheer Schi-ro-kich?.. Wla-di-slaw?[19] – спросил по-голландски фуражечник казённым голосом.
– Ja, en wat?[20]
Тип в глазке отдулся после сложной фамилии и, ворочая на весу папкой, щёлкая замочками и доставая бумагу, важно сказал:
– Ik heb een melding voor je[21].
То ли от оптики глазка, то ли от матери-природы, но лицо курьера было странно вытянутым и занимало как будто две трети тела, скрытого под чёрным форменным плащом до пола. На руках – перчатки.
– Waar? Wat? Waarom?[22] – нервно спросил Лясик.
Фуражечник издали показал лист с гербом, так, чтобы можно было разглядеть крупно и жирно напечатанные имя и фамилию Лясика.
– Je moet daar vandaag zijn, je wordt verwacht, – настаивал фуражечник, и, задрав рукав, посмотрел на блеснувшие большие часы. – Dus, wees er om 19:00 uur![23]
Лясик, переминаясь, расчёсывая грудь, строго ответил в том плане, что он вовсе не Владислав Широких, а его двоюродный брат, Владислава нету дома, уехал в Америку:
– Бросьте вашу бумажку в почтовый ящик – и дело с концом!
С тихими, сквозь зубы, угрозами курьер пнул ногой дверь, потом защёлкнул папку и начал спускаться, неся лист в отставленной руке то ли с брезгливостью, то ли с опаской. Спина сутула, даже как будто горбата. А из-под плаща виднелись лакированные задники допотопных сапог.
Вернувшись в комнату, Лясик стал возмущаться:
– Плохие хреновости! Что за субчиков набирают на почту работать? Хотя какая там почта – у почтальонов совсем другая форма… Не ты ли хвост привёл? – вдруг спросил он у Барана.
– Чего? Я? Хвошт? Ты чего дерзишь, ебанат?! Какие, бля, хвошты?! Как дам по башке – так уедешь на горшке! – угрожающе насупился Баран. Глаза похолодели, верхняя губа стала подрагивать.
Лясик не сдавался:
– Хорош сопло рвать! Может, за тантой Нюрой хвост?
Но Кока напомнил: при чём тут тётя? Посыльный фамилию Лясика назвал, ему повестка на 19:00, правда, неизвестно куда.
Стали думать дальше. Что-нибудь с ворованными карточками просеклось? Или с денежным фальшиком? Или вчерашний скандал в борделе? Но тогда пришла бы просто полиция, а не какие-то персонажи в чёрных плащах типа СС. И вчера, кстати, полиция проверяла документы Лясика и ничего не нашла. И что за форма была фашистская у этого, с позволения сказать, курьера?..
Тут Кока спохватился:
– А ты разглядел, что́ у этого свинорылого курьера в петличках и на кокарде было?
– Что-то серебряное блестело, я не понял толком, – обходя кучи одежды, отозвался Лясик.
– В петличках – кости, на кокарде – череп вроде…
– Иди ты! – отшатнулся Лясик. – Врёшь!
– Вот как у него! – указал Кока на кольцо Барана с черепом. – Видно, мода сейчас у молодёжи…
Лясик посмотрел на руки Барана:
– Да, но не у курьеров же?.. И он был совсем не молод. Впрочем, что за курьер? Булгаковщина какая-то! Или даже гоголевщина! Достоевщина! Ревизор из Петербурга, пожалте бриться!
На что Кока, выглядывая в окно, заметил:
– А из подъезда этот грёбаный курьер так и не вышел, между прочим…
Лясик осёкся:
– Как?.. Что же, улетел? Сквозь щели просочился? Глупости!.. Ты просто не заметил. Не в подвале же он сидит, со своими лычками-петличками?
Тут Баран, переспросив, кто такая “кокадра”, просипел, что он из-за этого шершавого обезьяна в фуражке вышел из кайфа, надо бы подмолотиться. Кто ж откажется?.. Лясику пришла мысль сей божественный фимиам не занюхать, а покурить. Кока был не против, но Баран насмешливо возразил, что лучше уж тогда вообще выпить, как пьёт один его знакомец-таец – с чаем и булочкой.
Меж тем за окнами стало темнеть. Застенчивое солнце, стесняясь своего робкого света, решило уступить небосвод привычным ворчливым тучам, с утра что-то недовольно буркавшим в невидимых закоулках.
Кока, с трудом доползши до туалета, долго стоял с расстёгнутыми штанами, но всё тело ниже пояса было словно сковано, отнято, обрублено. Всё вокруг съёживалось, меркло, мерцало, мешалось. По пути к дивану, закрывая помимо воли глаза, Кока видел мелкую серебристую сеть, накинутую на бархатную мглу. Ячейки шевелились, как сперматозоиды под микроскопом.
Лясик и Баран вперились в телевизоры, где в бесконечно жёлтой пустыне рогатый, с хитоновым панцирем скарабей загребущими лапами катил свой вечный навозный шар на восток. Лясик, красный, потный, расчёсывая икры ног, стал гугниво уверять Барана, что он, Лясик, был в Нубийской пустыне в тот самый день, когда вбивали первые сваи в углы будущей пирамиды Джосера.