– Хотя с чего бы черепахам плакать? По сто лет живут! Сто миллионов лет не исчезают! Это нам плакать надо! Это наш вид хомо эректус исчерпал себя, стоит на грани катастрофы!
Ёп не перечил – напротив, вспомнил птицу китоглава, которая питается исключительно головками цветущего опиума. А тигровая акула любит обсасывать ядовитых рыб фугу. И вообще, тигровая акула – единственное существо на свете, у которого матка перегородчата, разделена на две полости, и в каждой развивается эмбрион-каннибал: рождаясь первым, он начинает пожирать ик-ру и других зародышей и в конце концов остаётся один, а за стенкой – очевидно, на всякий случай, для подстраховки, – растёт и пожирает всё кругом второй такой же братец-каннибал. Кто сконструировал такую систему? Бог или природа? И почему только у тигровой акулы?
Лудо поддакнул:
– А кто подарил осьминогу восемь лап, две тысячи присосок и мешок с красками? И почему всё это богатство одному осьминогу? Может, змея тоже хотела бы иметь восемь лап, да ей не дадено? И откуда осьминог знает, в какой цвет когда окрашиваться, если сам он, как говорят зоологи, дальтоник?
Ёп, многозначительно хмыкнув при слове “дальтоник”, решил не вдаваться в детали и только спросил:
– Зачем часть змей ядовита, а другая – нет? За что они обделены ядом, столь нужным при охоте, когда у тебя нет ни рук, ни ног, ни клыков, ни зубов, ни слуха, ни нормального зрения?
Добавил и Кока:
– Какой кудесник снабдил сумками австралийских животных? И главное: зачем? Если так удобнее выращивать детёнышей, то почему на остальных континентах природа до этого не додумалась?
Лудо предложил тезис: чем выше интеллект животного, тем дольше с ним остаются его детёныши. Чем ниже интеллект, тем меньше животное заботится о потомстве. Скорпионы хватают всё, что шевелится, хоть чужих детёнышей, хоть своих. А некоторые жабы просто сами тупо жрут свою икру…
При слове “кавиар”[65] Коке представился громадный кусок лаваша с маслом и свежей паюсной икрой, приносимой во двор проводниками с бакинского поезда. Было бы очень кстати. Жареная рыба съедена, но не насытила, от голода бурчит в животе.
– Нет ли ещё пожевать? – зевнул он. – Не осталось ли чего с завтрака?
Да, есть круассан и очень полезный молодой чеснок. Ёп вынес их на золочёной тарелочке, присовокупив полбутылки овощной водки. Разлили в крошечные рюмочки, вспомнив русских богатеев и тридцать пять рюмок по двадцать грамм. Чокнулись.
– За акулью двурогую матку! За осьминогов-дальтоников! За змей, без рук и ног пропитание добывающих! Будем мудры, как змеи, сильны, как акулы, страшны, как львы! – подытожил Кока, а Лудо напомнил:
– И не будем забывать, что конец каждого льва жалок – молодняк выгоняет его из прайда, отнимает самок, семью; лев не умеет охотиться, питается всякой падалью, зубы выпадают, и в конце концов гиены разрывают старика на части! Сам жрал всю жизнь чужое мясо – теперь и твоим полакомятся чужие!
Видя, что психи окончательно помирились, Кока решил отправиться в подвал, усталость давала о себе знать. Ни чёрствый круассан, ни полезный молодой чеснок его не прельщали.
В подвале улёгся на матрас. Одиночество вновь стало вползать в душу. Кока почти физически ощущал, как он несчастен: тут, один, скрючен под рванью, не знает, что делать, но чувствует, как что-то плохое нависает над ним, давит, не даёт дышать. Башка трещит. Шум в ушах не стихает, он бесконечен, как неисправный неон…
Как же хорошо было в детстве! Ходили на ёлку во Дворец пионеров, в Зеркальный зал. Гуляли в парке Муштаид. А подъём на Пантеон всегда был связан с появлением гостей, которым надо обязательно посмотреть могилу Грибоедова. После Пантеона обычно следовало посещение ресторана на фуникулёре, поэтому маленький Кока, в предчувствии шашлыков, мирился со скучными могилами и украдкой, пока взрослые вели умные разговоры, изучал дородных русских туристок – их всегда было в обилии возле склепа Грибоедова.