Как раз в это время приятель водил его по Монмартру в поисках притонов, в которых ютятся любители притягательного «коко».
— Здесь? — спросил Тито на пороге кафе.
— Здесь, — ответил приятель и подтолкнул его.
Снаружи кафе имело очень печальный вид. В общем все парижские кафе имеют снаружи печальный вид: двери их и окна имеют очень мало стекла и слишком много дерева. И то небольшое количество света, которое могло бы проникать в них, задерживается отчасти огромными надписями с названием напитков и ценами на разные яды.
Когда они собирались войти в кафе, их нагнал человек с деревянной ногой, который сделал один шаг назад, чтобы дать им пройти.
— Этот тип живет в той же гостинице, где и я, — сказал Тито, — и неизвестно, чем он занимается.
— Чем занимается? — ответил приятель. — Ведет очень прибыльную торговлю. Вот увидишь. Весь его товар заключается в деревянной ноге.
— Он нищенствует? — сказал Тито.
— Какое там!
— Деревянную ногу только и можно использовать подобным образом.
— Ты думаешь? Он извлекает гораздо лучшую пользу. Однако, не спеши. Скоро сам убедишься в этом.
Хозяин заведения стоял за прилавком и обслуживал пивом шоферов, от которых исходил неприятный запах скверного табаку и мокрых плащей. За ним красовались на полках всевозможные бутылки, украшенные разными флажками, которые отражались в противоположном зеркале.
На цинковой подставке стоял большой сферический аквариум, в котором плавало несколько гипохондрических розовых рыбок, которые благодаря переломлению искусственного и натурального освещения принимали вид китайских драконов.
— Есть люди, — сказал Тито, потягивая около буфета портвейн, — которые, получив несколько капель дождя, должны ложиться в кровать и испытывают страшные приступы ревматизма, тогда как рыбы проводят всю свою жизнь в воде и не знают, что такое ревматизм.
Раздался взрыв смеха, похожего на дребезжание стеклянной посуды на металлическом подносе.
— Убирайся туда, дура! — закричал хозяин.
Девушка со стеклянным взором сделала шага два назад, а затем, как побитая собака, вошла в соседнюю комнату, дверь которой была завешена розоватой занавеской.
— Sas de petard ici, — произнес хозяин на argot; а затем, поняв, что Тито иностранец, перевел: — Не надо шуметь.
— Это вы мне говорите? — недовольным тоном спросил Тито.
— Нет, этой девчонке, — объяснил хозяин.
Когда шоферы ушли, приятель Тито пошептался немного с хозяином, который вместо ответа поднял розоватые занавески и, кланяясь, сказал:
— К вашим услугам!
Тито и его друг вошли, как входят в музей восковых фигур, только для мужчин в возрасте от восемнадцати лет и больше.
Приход их был встречен с некоторым недоверием. Желтоватый, спокойный свет падал на столики, покрытые зелеными скатертями, подобно ломберным или экзаменационным столам. Комната была небольших размеров; по стенам шел диван, в разных местах было расставлено восемь столиков, пианино, несколько журналов, захватанных пальцами и залитых ликером, и зеркало, исцарапанное алмазом.
Тито прежде всего обратил внимание на помещение, хотя, следуя совершенно понятному импульсу любопытства, должен был бы посмотреть сперва на присутствующих; чтобы не вызвать никакого подозрения и не казаться неопытным в деле отравления наркотиками, он непринужденно сел на диван рядом со своим другом.
Он взял в руки один из журналов.
Три женщины посмотрели на него с некоторой подозрительностью и обменялись между собой какими-то замечаниями по его адресу, но он не разобрал, что они говорили. Однако девица, которая перед тем рассмеялась в буфетной по поводу его фразы, обращаясь к остальным, сказала:
— Недурен, канашка!
Тито осмотрел внимательно каждую из четырех женщин и заметил, что одеты они были в легкие, поношенные платья, башмаки на них были стоптанные, общий вид поблеклый. У одной из них шея была недостаточно хорошо вымыта, ногти, хотя и полированы, но слабо, так что розовый оттенок вместе с черной каймой производил неприятный контраст.
Женщины сидели тесно одна подле другой, как сидят птицы в клетке для того, чтобы согреться, и держали ноги на перекладине стола; одна же из них поставила ноги на тот же стул, на котором сидела, и согнула их так, что могла положить подбородок на колени. У всех их был какой-то стеклянный взгляд; на бледных лицах резко выделялись искусственно подкрашенные губы.
Эти молчаливые женщины, казалось, ожидали смертного приговора, который им должен произнести кто-то, кто с момента на момент может войти через двери, на которые одна из них от времени до времени посматривала, но никто не входил.