Глаза Екатерины наполнены печалью. От тягостных мыслей у нее раскалывается голова. Она продолжает расчесывать волосы. В этом жесте есть что-то автоматическое — в нем нет необходимости.
— За что ты меня ненавидишь? — спрашивает она, бросая щетку на кровать. Она хочет произвести какое-то действие, которое вызвало бы шум, но щетка падает на одеяло с глухим ударом.
— Я не ненавижу тебя.
— Что плохого я сделала? — В ее словах такой жар, будто у нее горит язык.
— Ты не сделала ничего плохого.
— Я не хочу быть больной, ты же знаешь.
— Знаю.
Игоря охватывает чувство вины. Кажется, что вокруг стало меньше воздуха. Смягчившись, он протягивает руку и поглаживает Екатерине щеку.
В ее скорбном лице на мгновение проскальзывает облик молоденькой девушки — губы четко очерчены, голубые глаза искрятся. Но теперь ее губы расплылись, глаза потеряли яркость.
Уже более спокойно Екатерина спрашивает:
— В ней есть что-то особенное?
Игорь прислушивается к себе и старается ответить честно:
— Нет.
— Она ничего не понимает в твоей музыке. И ее это не волнует.
— Это, пожалуй, слишком сильно сказано.
Повисает молчание. Наконец она говорит:
— Знаешь, когда ты рядом с ней, ты не похож на самого себя.
— Да?
— Ты становишься кем-то другим.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Ты разыгрываешь спектакль.
— Ты никогда не видела нас вместе без свидетелей.
Этот быстрый ответ подразумевает безоговорочное признание. Екатерина зло смотрит на Игоря. Он старается рассеять впечатление от признания, заключенного в его необдуманном ответе.
Екатерина пользуется моментом:
— Игорь, ты влюблен в нее?
Его губы хотят найти формулировку. Язык тщетно подыскивает верные слова. У него ничего не выходит, и он отводит взгляд. Она, отвергнутая, отталкивает его.
Мольба в ее глазах сменяется злобой и болью. Все недовольство жизнью усиливается и концентрируется в этом моменте. Каждая маленькая пытка, которую она пережила во время совместных трапез, каждое касание колен Игоря к коленям Коко, каждый мучительный укол от их улыбок преобразовываются в смесь боли и унижения и отражаются на ее лице.
— Ты мне отвратителен.
— Извини, — невпопад отвечает Игорь.
Вся энергия, которую Екатерина тратила на то, чтобы успокоиться, теперь превращается в горечь.
— Что ты прикидываешься? И почему ты обращаешься со мной так, будто я идиотка?
На сей раз, прежде чем ответить, Игорь думает.
— Это не потому, что я тебя не люблю.
— Не пытайся оправдываться, Игорь, пожалуйста.
— Ты же все-таки моя жена.
— Какие привилегии мне это дает!
— Екатерина… попытайся понять…
— Я слишком хорошо все понимаю.
— Я старался не причинить тебе боли.
— И я должна быть тебе за это благодарной?
— Ну что на это сказать?
— Ты можешь попросить прощения.
— Прости, — говорит Игорь. Но на самом деле это ничего не значит.
— Ты не вел бы себя так, если бы здесь была твоя мать! — бросает Екатерина. — Тебе очень удобно, что она сидит в России.
Игорь, выпрямившись, неподвижно сидит на кровати, его укололо это замечание. Разумеется, Екатерина права. Адюльтер и изгнание — все это взаимосвязано. Отгоняя от себя подобные мысли, он всего лишь руководствовался обычными житейскими запретами. Нельзя позволить себе самого естественного поведения. Строгий надзиратель, мать, всегда взывала к его совести. Он, конечно, не желал ей болезней, но смутно ощущал некое освобождение с тех пор, как они оказались вдалеке друг от друга.
Игорь понимает, что Екатерина права. Он трус. Хотя так ли неизбежна эта сцена — настолько же неприятная, насколько и необходимая? Так не может продолжаться. С одной стороны, ему хочется во всем признаться, с другой — все скрыть. Он хочет рассказать правду. Однако как сказать жене, что ты ее не любишь? Неправильно было бы оставаться с ней лишь из жалости. Все это тянется, чтобы пытаться восстановить и удержать, хотя в конечном счете станет еще хуже.
— Я полагаю, ты спишь с ней.
Игорь больше не может врать. Он смотрит в сторону. Его молчание подтверждает слова Екатерины.
— Часто?
— Какое это имеет значение? — Побуждение во всем открыться исчезло.
— Мне хотелось бы знать.