Потеряв терпение, он огрызается:
— Екатерина, я не считал!
Екатерина широко раскрывает глаза — не столько от гнева, сколько от того, что не может поверить: она оказалась в ловушке. Стены комнаты плывут перед ее глазами.
Для Игоря значительность всей его жизни с Екатериной ускользает при сравнении с его теперешней жизнью с Коко. Он ощущает внутри себя какое-то трение, какую-то вибрацию. В этот момент он себе отвратителен. Пытаясь защититься, он чувствует в себе что-то безжалостное, даже жестокое.
— Я думал, ты только обрадуешься, — бросает он жене.
— Что? Ты в своем уме?
— Ну, ты же терпеть не можешь заниматься любовью.
Екатерина медленно, яростно покачивает головой.
— Неправда!
— Что ты говоришь? Ты же всегда восставала против этого!
— Неправда, неправда!
— А у меня другое впечатление.
— По-твоему, Коко делает мне одолжение?
— Екатерина, у меня есть в этом потребность.
— И у меня есть. Огромная потребность.
— Что ж, вероятно, дело в том, что мы не удовлетворяем друг друга… — Игорю ненавистны его слова, но он так чувствует. Он загнан в угол и не видит другого выхода.
— Не могу поверить, что ты можешь быть настолько бессердечным. Такая жестокость необъяснима. — У Екатерины высоко вздымается грудь, надуваются жилы на шее. Она изо Всех сил старается не заплакать. Жизнь подошла к горестному финалу — вот, что проносится в ее сознании.
— Я поддерживала тебя, терпела твое дурное настроение, родила тебе детей… — Она отворачивается, натягивает на себя одеяло, ее душат рыдания.
До сих пор Екатерина была согласна с тем, что Игорь проводит долгие часы за фортепиано, что она целыми днями не видит его. Была терпима к его злости и к его гордости, к его надменности. Но прежде ей никогда не рассказывали об его адюльтерах. Она чувствует себя уничтоженной. Ей трудно все это выдержать.
— Я здесь задыхаюсь, — всхлипывает она.
По стене быстро пробегают тени от колышащихся листьев. Кажется, что все предметы в комнате — в заговоре. У лилий торчат ядовитые жала. В раковине спрятаны тайные уши. Занавески существуют для того, чтобы все от нее скрывать. Екатерина вцепилась в одеяло. В ней назревает взрыв. Изнутри поднимается могучая волна жестокости, лицо превращается в гримасу.
— Ты — ублюдок! — в припадке удушья шипит Екатерина. — А она — проститутка!
На нее накатывает первобытная стихия. Она хотела бы дать Игорю пощечину, вцепиться ему в волосы и выдернуть их, пнуть его ногой. Но порыв длится всего секунду. Жестокость — не в ее стиле. В ней нет никакой дикости. Она слишком сильно связана приличиями, слишком сдержанна. В ней существует слишком толстый пласт благовоспитанности, и она себя за это проклинает. Минуту назад она залепила бы ему пощечину — и, возможно, от этого ей стало бы лучше. Он, быть может, стал бы ее больше уважать. Но грубые инстинкты мгновенно испарились — а с ними и остатки сил.
— Екатерина, она не проститутка, — замечает Игорь.
Чувствуя, как к горлу подступает мокрота, Екатерина шепчет:
— Меня тошнит.
Продолжая сидеть рядом друг с другом, они избегают прикосновений. Игорь смотрит на жену, думая о жестокости своих слов. Ему не верится, что он их произнес. Он просто не мог остановиться. Он должен был ей все сказать. Это само вырвалось. Он сожалеет, что не сделал этого мягче, но теперь испытывает удивительное облегчение.
Что бы такое сказать ей в утешение?
— У нас же четверо замечательных детей! — При этих словах что-то сжимает его грудь.
Непонятно, слышит ли его Екатерина. Она слишком долго сдерживалась. Ее бьет дрожь.
— Почему ты меня не любишь? — Ее голос звучит хрипло и надтреснуто. Она плачет. Лицо сморщилось, челюсти напряженно сжаты. — Игорь, мне страшно!
— Не бойся.
— Но мне страшно!
— Чего ты боишься?
— Я действительно больна. Я чувствую, как что-то, забравшись в меня, вытягивает все изнутри. — Кажется, что в комнате нечем дышать. Ужас наполняет ей грудь.
— Но врач сказал, что прогноз хороший.
— Я знаю, но я видела это собственными глазами. Я видела свою смерть.
— То, что ты видела, — всего лишь рентгеновский снимок.
— Можно я у тебя о чем-то спрошу? — очень тихо произносит она.
— Конечно.
— Есть там что-нибудь еще?
— Что ты имеешь в виду?
Глаза Екатерины сверкают, она не надеется на милосердие.
— Я имею в виду, что мы состоим лишь из костей и кожи. И за этим больше ничего нет.
— Нет, я этого не принимаю.
— Но отбрось в сторону факт существования наших тел — отбрось это, и что остается?