Когда она, в процессе повествования, глубокомысленно приговаривала: «Я очередной раз обжигалась, но надежда не покидала меня!», или что-то в этом роде, — мне стоило больших усилий не расхохотаться, я кое-как справлялся с мимикой: растирал лицо или, если это не помогало, уходил в ванную, открывал кран на всю мощь и «умывал слёзы».
Марина не слушала ни мать, ни дядю, который в меру способностей, опекал неполную семью, ни бабушку. Она в определенный момент стала старше всех их, вместе взятых. Какое может быть послушание?
Недаром говорят, что любят «королев», а в жены берут кого попроще.
Ее «королевство» сыграло с ней недобрую шутку даже в смысле обретения образовательного фундамента. Находясь защищенной под чьим-то крылом, а иногда и на откровенном содержании, она не придавала этой стороне жизни особенного внимания, окончила бухгалтерские курсы без больших перспектив по части карьеры. Разве что много читала, в основном любовные романы, — отсюда и научилась более-менее связно выражать мысли, и даже философствовать. Кончено, сказывалось и воспитание в простой интеллигентной семье.
«Лето красное пропела» — прошла пора беспроблемной востребованности, и пришлось выбирать по несколько иному принципу — лишь бы человек был хороший.
И Сергей был именно таким — простым хорошим человеком.
Неудачное материнство — это долгожданный, единственный и последний ребенок, появившийся у них с Сергеем после нескольких лет неудач, плод ее активного лечения. Ребенок, которого она, через месяц после трудных, на грани жизни и смерти, для матери и ребенка, родов, «приспала» — нелепое слово, страшно характеризующее случай, окончательно сломавший обоим родителям жизнь, а может, просто привел их отношения к логическому концу, когда один любит безотчетно, то есть по-настоящему, а другой — «за что-то хорошее».
Позже Марина рассказала «о взятии Бастилии», о том моменте, когда свершился супружеский грех, ставший первой ступенькой на пути к ее плану — уйти от мужа. Рассказ был о том, как «Пан директор», прямо в кабинете, подхватил ее на руки, как пушинку, такой сильный, пылкий и смелый, поднес к дивану, как будто специально широкому, у заранее зашторенного окна, в которое сочилось вечернее солнце, как не просто положил, а уронил, отчего захватило дух, и случилась потеря сознания, всего на минуту, но этого оказалось достаточно, чтобы понять, что обратной дороги нет.
Я предполагаю, что она находила в этом воспоминании особенное упоение, одновременно желая оправдаться всеми способами: «…плюс напор, плюс вечер, усталость и горечь неудавшегося материнства… любила и плакала», и всё прочее в таком духе.
— Я не могла больше жить с таким… С таким невероятно положительным человеком. Вся его положительность и его трепетное отношение ко мне, его всепрощающая, слепая любовь — всё было мне невыносимым укором. Я ревела, выла по ночам.
Словом, после восторга с «Паном директором» она, очнувшись, поняла, что должна определиться: или по-монашески посвятить остаток жизни мужу, или остаться с «Паном директором», или уйти от обоих, от всех.
Мне смешно было слушать это «раздумье» на перекрестке трех дорог: как будто был другой вариант развилки после блуда, который, по определению, не возникает из ничего, а является логическим продолжением всего предыдущего (образа жизни, поведения, мыслей) — именно продолжением, а не просто плодом-финалом; всегда — «продолжение следует».
Я приходил к ним в семью, которая для меня тогда была — чистый лист. Хозяин — однокашник, его приветливая жена. Конечно, такая женщина не может не нравится. Наверное, я имел внешние преимущества перед Сергеем, в первую очередь — по параметрам жизненной устойчивости, но никогда…
Ну, разве только в мыслях.
Однако человек отвечает не за мысли, а за их воплощение, так ведь?
Как-то в эту самую пору моих контактов с семьей Сергея и Марины, я посмотрел телепередачу, где двое ведущих, зрелый мужчина и совсем молодая девушка, моделировали для гостей студии ситуацию: вот вы женаты (замужем), но вдруг полюбили другого (другую)…
Гости, глубокомысленно поглядывая то в потолок, то в сторону, пытались объяснить, как они скажут о своем новом любовном увлечении супругу, как и насколько быстро «уйдут» и так далее.
Любовь — в трактовке ведущих (и с этим соглашались гости) — была непререкаемой безгрешной причиной, определяющей тот или иной путь — но все же путь, единственный способ поведения! — к предмету нового увлечения от предмета предыдущего. Эта простая формула причины и движения символизировала прямо-таки математическую обоснованность поведения. Иное даже не обсуждалось и, казалось, было бы воспринято как предательство самого святого понятия любви. Высокое, торжественное единодушие парило в студии!