Пан кивнул на стул, я сел. Он еще некоторое время возился с пистолетом. Наконец развел руками, дескать, пардон, не бросать же на полпути, вот руки уж испачкал, поэтому не подаю на пожатие.
Я долго ждал, когда он заговорит, но он продолжал свое ружейное дело. Пауза затянулась, кто кого. Не выдержал он, и начал оригинально:
— Если вы не очень хотите со мной разговаривать, то я не настаиваю.
Я встал и направился к выходу. Он привстал, на пол упали металлические запчасти, окликнул:
— Постой! Ну куда тебе бежать, всё равно ведь достану! Так что давай уж поговорим, хуже не будет. Предлагаю на «ты», — хохотнул, вытянул вперед руки, — не могу убивать человека, обращаясь на «вы». Извини, шутка такая, из бурной молодости. Кстати, — он кивнул на оружие, — у законопослушного гражданина на «шпалу» есть разрешение, если что.
Я присел на диван возле входной двери, расслабился, нога на ногу. С «грозным» всё ясно.
«Грозный» в два счета собрал пистолет, бросил его в выдвижной ящик стола, наскоро вытер руки салфеткой, нажал кнопку на телефонном аппарате, что-то буркнул.
Вошёл секретарь-кореец с подносом — всё, что нужно для обстоятельного чаепития, — поставил его на журнальный столик возле меня. Вполне логично, если бы следующим действием этого самурая был его восточный поклон в сторону гостя. Но надо признать, что и каратистский удар пяткой в нос гостю тоже вписался бы в самурайскую логику. Однако самурай-холуй, не сделав ни того, ни другого, только постоял секунду и, не получив дополнительных указаний, пошел к двери.
Если бы секретарь был секретаршей (о, сколько в этом слове!), то можно было проводить ее взглядом, любуясь ножками.
Беседы у нас не случилось (думаю, и не планировалось), был монолог. Пан директор говорил уверенно, громко и веско, как и подобает руководителю на его рабочем месте, тоном, не терпящим возражений. В то же время, было заметно, что он боялся возможных возражений от человека, которого не мог знать в полной мере, поэтому речь его порой переходила в скороговорку.
— У меня на Маринку права есть, этим от тебя отличаюсь. Моделируем ситуацию. Представил автоинспектора? А ты без «корочек». Мелочь не беру, не на того напал. Взятка — Маринка, тогда отпущу… грехи.
Он смеялся своей шутке — смех заготовленный, как сама шутка. Посмотрим, надолго ли хватит твоих талантов, драматург.
Все они, новые русские, те, кто остались живы, — битые-перебитые, психологи-сценаристы, знатоки жанра «По понятиям», завсегдатаи театра разборок. Надо отдать им должное. Знают, с чего начинать. Если противник слаб — сразу в лоб. Если «более-менее», то с «по-хорошему», потом «сколько хочешь в откат», и наконец «я хотел по-людски, но ты не понимаешь».
Этот драматург тоже шел по нарастающей, сразу при этом обозначив цену вопроса, ниже которой опускаться не намерен.
Видимо, я «более-менее». Не социальным положением, а как человек, не знающий и не признающий или, точнее, не успевший признать новых понятий, ставших, по сути, законами. Человек, переживший смуту на краю света. С детства не привыкший бояться, и с этим вошедший в непугливый уже возраст, одинокий. Как дикарь: погрози ему пистолетом, а он спросит: что это за палка? Примерно так я смоделировал его мысли обо мне. И дальнейшие слова Пана подтвердили мои предположения.
— Давай подойдём к этому вопросу ответственно. Да-да, не улыбайся раньше времени. Если что с ней случиться, всё на нашей совести. Ты готов на себя это вешать? Оно тебе надо? А я — готов. Ничего доказывать не буду, только скажу, что исключительно со мной ей и было хорошо, исключительно! Нашла, что искала всю жизнь. Но тот ведь, покойник, нашел, как отомстить. Как в том кино: так не доставайся ж ты никому! Знаешь, я ведь ее из петли вынул, когда он себе ласты склеил. Она жива, можно сказать, благодаря мне. Ты бы ее видел тогда, в первом шоке. Смерть ходячая. У нее все болячки открылись. Она и сейчас в шоке. Всё, что делает, говорит сейчас, может, в любви тебе признается, подмахивает с восторгами, ахает, всё это шок и притворство. Если ты воспринимаешь ее за чистую монету, то ты… не совсем умный. А я по твоим глазам вижу, что в остальном по жизни не дурак. Значит, делай вывод. Чтобы потом не оказаться в роли ее…, ну, ты понял, кого. О них или хорошо, или ничего.
— Я понимаю, ты корефан ее мужа, или там одноклассник или типа этого, короче, мне наплевать — кто. Это не главное. У него было много друзей, а где они? Эти так называемые друзья на меня и глаз от страха не поднимут, овцы. Ей просто повезло с тобой. А может, вам обоим не повезло. У тебя чувства самосохранения нет. Вернее, подозреваю, оно еще то, от той страны, которой тю-тю. Ты сохранился на своем Севере. Есть такой старый фильм — «Замороженный». Я знаю, что говорю, плавали, видели. Там все уклонились, спаслось от нашего бардака, который мы здесь пережили с этой Перестройкой. У тебя ручки белые, а у меня, вот, грязные, в ружейной смазке. И эта грязь — только та, что на виду, то есть не самая грязная грязь. У вас там социализм еще скрипел, а у нас уже капитализм рычал.