— Я врач! — сказал он устало. — Уйдем домой. Ты к себе. Я к себе.
Он поднялся и пошел по направлению к сакле, откуда, сквозь щели сочился слабый свет, и скоро исчез за хлипкой дверкой.
Я подскочил к его райскому шалашу, дернул дверку, сломал символический запор. Внутри горела слабосильная лампочка, блики гуляли на его, на этот раз гневном лице, я его пронял своей дуростью. Он был готов драться, что мне и требовалось. И все же я не мог сразу ударить человека в его жилище. Я опять схватил его за грудки.
Он пытался освободиться, но какова моя хватка, я умру, но не… Так мне всю жизнь казалось.
Он поддел меня под ребра, знает, что делать с живым человеком, мразь, я вскрикнул — не столько от боли, сколько от какой-то смертельной щекотки, и отпустил, и отпрянул. И настолько ненавистно было это лицо египетского раба, возомнившего себя господином, что я забыл свое гостевое положение, статус незваного гостя, и я замахнулся — и кулак полетел в лицо потомка фараонов, сейчас там хряснет, фараон отдастся назад, закроет лицо руками.
Но кулак пролетел мимо, и через секунду меня пронзила боль, и я уже стоял буквой «г», скрученный, с заломленной назад рукой, и рычал, плакал и плевался, хлюпал носом. Он приговаривал: «Дурак… цыган…» — не отпускал, а мне было обидно. Он положил мою обиженную голову на стол, где обихаживал клиентов, на станок, где проникал в Марину, сейчас подойдет другой араб с секирой и оттяпает мою дурную голову.
— No stress! Спокойно? — заботливо спросил он, наклоняясь, заглядывая мне в правый глаз. — Расслабься.
Он понимал, но не мог прочувствовать, что значат эти русские слова для русского, насколько они издевательски обидны.
Я пытался двигаться — он тут же напрягал рычагом свою руку, и мне делалось больней — я прекращал движение. Он явно работал в нашей милиции или в их полиции, у всех правоохранителей одинаковые приемы.
Мне сделалось смешно, я кивнул головой, затем закивал чаще. Но он мне не сразу поверил.
В таком же положении он выпроводил меня из своей хижины, подвел к берегу, осторожно отпустил, сказав просто и грустно:
— Дурак, она умрёт!
Он стал раздеваться, бросая одежду на тот самый камень, где недавно сидел.
То же самое, как загипнотизированный, стал делать и я — раздевался, повторяя его движения.
— Ты цыган, — сообщил он просто.
Он вошел в воду, я следом. Он уплыл далеко, я шел за ним, наступал на острое, на кораллы, больно, я плакал, взревывая под водой, бурля, пузыря воду, выпрыгивал из воды, набирал воздуха, чтобы бухнуться обратно, где мне было легче, и опять бурлил, и пузырил. Это продолжалось долго, сколько мне было необходимо. Я спросил, глотая соленую воду:
— Как ее лечить?
Шер мотал отрицательно головой.
— Не может быть! — я захлебывался, но злость моя прошла, ее было недостаточно, чтобы утопить этого неумолимого прокурора.
— No stress! Only. Only.
Когда я вышел, как мне показалось, трезвый, Шера нигде не было.
Хижина без света. Я потянул дверь — она открылась. Пригляделся, никого. Запах благовоний. Никогда не любил такие сладковатые запахи, они напоминают ладан и вызывают ощущение непоправимого.
Марина оказалась в номере. Она сидела на кровати в мокром купальнике (на простыне под ней — мокрое пятно) и курила. Курила ароматную сигарету — почти такой же запах, как в хижине у Шера.
— Тебе же нельзя, — сказал я устало, таким же тоном, как недавно сказал Шер (я, кажется, невольно его скопировал): «Ты цыган».
— Да что ты говоришь! — удивилась Марина, гася в пепельнице окурок. — А кому можно? Я купалась. С Иосифом. Мы искали тебя. Увидели с Шером. Вы резвились в воде, как два влюблённых гомосексуалиста. Красиво. Решили не беспокоить. Вам нужно было пообщаться. Вы, наверно, схлестнулись на почве политики. А Иосиф просто составил мне компанию. Как рыцарь. Как бывший инженер по технике безопасности, оказывается. Не ревнуй. Боже, как хорошо, что ты не ревнуешь, как я устала от этого.
— Еще чего не хватало, — буркнул я.
— Я только что прочистила желудок, как заново народилась. Меня постоянно тошнит. Ой, это я что, мокрая, не переоделась?
Я присел рядом с ней, присел прямо на теплый кафельный пол, она по-матерински притянула мою голову, уложила на свои холодные коленки.
— Это хорошо, что ты меня не любишь, — сказала она устало. По крайней мере, я знаю, что от меня тебе не будет плохо. Хватит с меня. Happy new year. Ты ведь знаешь перевод. А мне тоже Иосиф перевёл. «Sometimes I see…» Красивый перевод, я запомнила, потому что близко…