Все эти годы мы с тетей не могли переехать в другую квартиру, выбросить что-то из мебели, изменить замшелый уклад, которым жила наша семья, – во всем нужно было следовать бабушкиной воле, а значит, оставлять все по-старому. Мы ждали, что однажды бабушки не станет и у нас начнется новая жизнь. И вот к строю ожидающих присоединилась Сяо Кэ. Она ждала, когда я получу свободу и смогу уехать с ней. Но теперь мы ждали молча и об отъезде не заговаривали.
Днем мы лежали голышом на полу, пили пиво, поджаривая пупки на солнце. Я напивался до бесчувствия, пока ноги и руки не становились ватными, а потом забирался на Сяо Кэ и входил в нее, в ее бездонную сердцевину. Вязкая влага все прибывала, она облизывала наши раскаленные границы, и по телу разбегались судороги. Я ложился на Сяо Кэ, закрывал глаза и весь погружался в ее плоть. Предельно мягкая плоть распахивалась мне навстречу через узкое тазовое кольцо, дрожала и сокращалась. Я был не в силах остановиться, я уже ничего не чувствовал, но не мог кончить. Эрекция долго не проходила. Одинокая обескураживающая твердость, последний аккорд безумной молодости.
В конце июня бабушка попала в отделение интенсивной терапии. Мы застали ее в сознании, она потребовала убрать кислородную маску и спросила тетю:
– Скажи, твой отец ждет меня там?
Тетя растерялась и ответила, что не знает. Помолчав, бабушка покачала головой:
– Надоело быть одной.
Через два дня бабушка умерла. Когда зазвонил телефон, я спал в обнимку с Сяо Кэ. Поговорив с тетей, лег обратно и крепко обнял Сяо Кэ. Она открыла глаза, спросила, что случилось. Я попросил не шевелиться, полежать со мной еще немного. Свобода оказалась на вкус не такой, как представлялось, и я чувствовал только легкую дурноту.
На похороны никто не пришел. В Наньюане бабушка пользовалась плохой славой, соседи даже на глаза ей попадаться боялись, а уж о дружбе и речи не шло. Когда мы возвращались домой, начался дождь. Мы с тетей выскочили из автобуса и, прикрывая урну, побежали к козырьку у почтового отделения. Стояли там, а дождь и не думал стихать, лил все сильнее. Вдруг тетя заплакала и сказала: Чэн Гун, я ведь теперь сирота, не губи меня.
Мы похоронили бабушкин прах в горах недалеко от города. Она лежит там совсем одна, без родственников. Сначала мы хотели отвезти урну в ее родную деревню, но тетя помнила только, что это где-то в шаньдунском уезде Цаосянь, а названия деревни не знала. В семнадцать лет бабушка ушла из дома и больше туда не возвращалась. Когда мы ехали обратно, тетя сказала: вот похоронили бабушку, теперь у нас тоже есть родовое кладбище. Значит, мы по-настоящему пустили корни в этом городе.
После смерти великого диктатора людей охватывает страшная пустота. Сопротивление было задачей всей жизни, больше они ничего не умеют. А теперь свобода свалилась на них, точно какой-то сложный измерительный прибор, они вертят этот прибор в руках и не понимают, куда его приспособить. Всю следующую неделю мы с тетей жили, осторожно следуя старым правилам. Она как обычно ходила на работу, я днем поднимался к Сяо Кэ, ближе к вечеру спускался за продуктами, потом мы с тетей садились по разные стороны старого квадратного стола и ужинали. Лампочка над головой по-прежнему барахлила и постоянно моргала, как зловещий глаз. И еду тетя продолжала пережаривать, как будто готовит для бабушки. Засаленная пластиковая скатерть хранила запах бабушкиной слюны и постоянно напоминала, как бабушка сидела между нами, обгладывая свиные ребра. В воскресенье я повел тетю в магазин, мы купили кулер для воды и соковыжималку, о которой она давно мечтала. Вот и все, это и была наша долгожданная новая жизнь.
И с Сяо Кэ мы тоже жили по-старому. Правда, она начала стрелять у меня сигареты, а еще постоянно перекладывала в чемодане жалкие стопочки своей одежды. Потом как-то раз пошла и набила татуировку. Маленькую птичку на ладони. Объяснила, что это голубь мира, символ молитвы за мир во всем мире. А потом хмыкнула и сказала, что просто хотела татуировку, но не могла придумать какую. Голубь мира очень подходил ее характеру. Она с детства насмотрелась ссор между родителями и не выносила раздоров, никогда ни о чем не спорила. Я не слышал от Сяо Кэ ни одного попрека. Только чувствовал ее увесистое молчание, которое с каждым днем становилось тяжелее.
Я сам не знал, почему так и не трогаюсь с места. Может, чувствовал за собой какой-то долг, вот и решил помочь тете с переездом. Университет держал для нас квартиру в многоэтажке, чтобы мы могли переехать туда сразу, как только решимся. Мы с тетей посмотрели ту квартиру, она была на двенадцатом этаже, светлая, с большим балконом. Начали готовиться к переезду, на выходных устроили генеральную уборку. Бабушка любила копить мусор и ничего не разрешала выбрасывать. Лысая метелка для пыли, щербатый гребешок, пустая банка из-под крема… Мы сложили все это в картонные коробки, а коробки составили друг на друга у стены. Я хотел взять напрокат велосипед с кузовом и отвезти коробки на мусорную станцию, но дождь зарядил на два дня, и я отложил это дело на потом. Когда же раздобыл велосипед и начал носить коробки, тетя вдруг заявила: “Вот умру, тогда и выбросишь все вместе. Все равно мне недолго осталось”.