— Нелепо! Смехотворно! — воскликнул Миллер, — Капитализм обанкротился, как предвидел Маркс, еще двести лет назад. Но его тлетворное влияние виновато в том, что вместо продвижения вперед по пути коллективизма вы отступили назад и стали мелкими крестьянами.
— Пожалуйста, — протянул Мэр. Было видно, что он расстроен, и я подумал, что «крестьяне» — не Свободнорожденные. — Давайте немного споем, это гораздо приятнее.
Приличия требовали, чтобы Миллер — как гость — пел первым. Он поднялся и дрожащим голосом выдал нечто о каком-то парне по имени Джо Хилл. Мелодия привлекала, но даже мне, девятилетнему мальчишке, было ясно, что стихи весьма слабые. Детская А-Б-В-Г-схема, ни единой мужской рифмы или двойной метафоры. К тому же, кого может тронуть происшедшее с каким-то мелким бродягой, когда есть прекрасные охотничьи песни и эпосы о межпланетных путешествиях? Я вздохнул с облегчением, когда следом поднялся Энди и показал всем, что такое настоящее пение и хорошо поставленный мужской голос.
Позвали к ужину. Я соскользнул с Дерева и нашел поблизости свободное место. Товарищ Миллер и Дядюшка Джим сердито смотрели друг на друга через стол, но ни словом не обменялись во время трапезы. А у людей, когда они поняли, что Миллер провел почти всю свою жизнь в мертвом городе, интерес к нему почти исчез. Все ждали, когда начнутся танцы и игры.
Энди сидел рядом с Миллером, но не потому, что он очень того хотел, а потому, что пришедший был его гостем.
Коммунист вздохнул и поднялся.
— Вы все мне очень понравились, — сказал он.
— А я думал, что мы все — капиталистические выродки, — усмехнулся Дядюшка Джим.
— Человек, вот кто интересует меня! Где бы и в каких условиях он ни жил! — ответил Миллер.
Голос Дядюшки Джима стал громче, трость взмыла вверх.
— Человек! Ты претендуешь на заботу о человеке, ты, который только и делал, что убивал и повергал в рабство?!
— Ох, да прекрати, Джим, — сказал Энди. — Все это происходило в стародавние времена. Кого это трогает сейчас, спустя столько лет?
— Меня! — Дядюшка Джим перешел на крик. Он посмотрел на Миллера и подошел к нему на негнущихся ногах, расставив руки-клешни. — Они убили моего отца! Люди умирали десятками тысяч ради воображаемого идеала. А ты говоришь, что вас это не трогает! Целая проклятая страна перестала существовать!..
Я стоял под Деревом, удобно опершись рукой о холодную шершавую кору. Я был немного испуган, потому как не понимал многого. В конце концов, что это такое, чего мы должны так страстно желать?
— Вот как! И это говоришь ты, подхалим, холуй толстобрюхий! — выкрикнул Миллер. — Это ты заставлял людей надрываться, ты спускал с них по три шкуры! Это ты убивал рабочий люд, а их сыновей загонял в ваши чертовы профсоюзы! И… и… что ты можешь сказать о мексиканских пеонах?
Энди попытался было встать между ними, но Миллер стукнул его по голове своей дубинкой, и Энди беспомощно отступил, вытирая кровь. А старые психи с новой силой завыли друг на друга. Понятно, Энди не мог взяться за них как следует — ведь он запросто переломил бы любого из них пополам.
Возможно, именно в этот момент он решил, что надо сказать, чтобы они утихомирились:
— Все в порядке, Свободнорожденный, — быстро произнес он.