Подремав час или два, Дэнни поутру нашел свое ночное решение неприемлемым. Бабочка дурно пахла: это было неоспоримо. Что же касается истории с рисунками в форме крабов и пастей, размер которых, похоже, увеличивался, а цвет становился все ярче, то кто-нибудь, разбирающийся в этих делах, мог, вероятно, объяснить феномен. А легкий стук в окно и дверь, это действительно то, что он и предположил вначале: летучая мышь, или, в случае надобности, две мыши. Бабочка на стене мертва; она его. Он ее вывел, и он знает пределы возможностей бабочки, мертвой или живой. Он осмотрел ее. Пятно так сильно расползлось, что диаметр его стал таким же, как и размах крыльев. И сверх того, это не было в точном смысле пятном. Словно по обоям оползала какая-то кашица. Со временем оно, как и другие, остановится, когда брюшко окончательно высохнет.
За завтраком отец заметил, что дурной запах не исчез, а скорее сделался еще более сильным. Дэнни в ответ предположил, что, возможно, понадобится день или два для полного его исчезновения.
В конце завтрака отец сказал сыну, что тот выглядит совсем плохо, и что стоило бы показаться доктору Фиппсу.
— Сколько ты весишь? — спросил он.
Дэнни не знал.
— У тебя совершенно иссохший вид, как у твоих куколок.
И в эту ночь светила великолепная луна. Несмотря на логичность утренних рассуждений, у Дэнни возникла и окрепла уверенность в том, что движение белых и киноварных крабов к белым зубам больше, чем простая галлюцинация. Снова начались удары крыльев в окно. Затем в дверь. Потом опять в окно. В известном смысле, это было хуже приглушенного звука, производимого время от времени телом, натыкающимся на препятствие. Он попытался подняться и выглянуть наружу, когда шум ушел от окна, но его члены отказались ему повиноваться. В отчаянии, он снова посмотрел на стену. Крабы щелкали клешнями, смыкая их каждый раз, как крылья ударяли о стекло. И каждый раз, когда жирное мягкое и сырое тело глухо шлепало, зубы внутри тонкогубых пастей клацали.
Неожиданно смрад в комнате сделался еще более тошнотворным. У Дэнни не оставалось иного выхода, кроме как добежать до двери, пока это таинственное создание бьется в окно. Он мог сколь угодно ненавидеть отца, но скепсис и насмешки последнего были предпочтительней этого ужаса.
Боясь обнаружить свой замысел, Дэнни не включил света. Уже посреди комнаты, не переставая трястись, он непроизвольно повернул голову, и одно мгновение его лихорадочно горящие глаза видели это существо снаружи перед тем, как оно исчезло.
Дэнни бросился к двери, отомкнул ее, но когда он нажимал на ручку, что-то навалилось на дверь с другой стороны, толкнуло и открыло ее.
Ближе к концу завтрака отец Дэнни послал Этель наверх поглядеть, что происходит. Вернулась она настолько не в себе, что он поднялся посмотреть сам.
Дэнни лежал на полу, в пижаме, недалеко от двери. Кожа его лица, лица надменного отшельника, была испещрена царапинами и ранками, похожими на следы от резцов и шипов, а от носа, глаз, ушей и рта начиналась сеть клейких нитей, покрывающих все лицо и заканчивающихся на полу, словно нечто пыталось зафиксировать его голову. Отец поднял его с трудом, настолько упорно нити цеплялись за ворсинки голубого ковра.
Тело в руках отца весило не больше, чем перышко. Мысль о том, что сын, конечно же, был чересчур худым, бестолково мелькнула в его сознании.
Когда он выносил ребенка из комнаты, его взгляд привлекся пятном на обоях в изножии кровати. Рисунок ивы полностью исчез под какой-то расползающейся пролиферацией, заставляющей думать о грибах. Держа сына на руках, м-р Лонгвуд приблизился. В центре была воткнута булавка, и зловонный запах исходил именно от этого пятна.