Я порывисто поднялся, всем своим видом выказывая раздражение, захлопнул журнал, сдернул со спинки кресла пиджак и направился к выходу. У двери оглянулся, ещё раз мрачно обвел взглядом класс, сказал:
— Нет у меня сейчас желания рассказывать вам об информатике. Подумайте лучше о том, что я вам сказал.
И вышел, с грохотом захлопнув за собой дверь, но тут же прислонился к ней ухом.
— Ну блин… — услышал я чей-то голос, но не узнал, чей именно.
— Да правильно всё Грек сказал! — выпалила Ирка Бажанова, и я представил, как она сверлит парней своими карими глазами. — Вам бы только гыгыкать, да шуточки пошлые отпускать!..
— Да никто над ними не смеется, успокойся уже! — возмутился кто-то из парней, кажется Сергей Прохоров.
Дискуссия обещала быть оживленной, продолжительной и, я надеялся, плодотворной. Я улыбнулся, отстранился от двери и, со спокойной совестью, пошёл на крыльцо курить.
На следующий день я наблюдал в окно, как Света и Паша покидают школу, взявшись за руки, и совершенно не смущаясь. Я смотрел на них, таких юных и трогательных в своей неопытности, и думал, удастся ли им протащить эту невинность отношений через всю жизнь? Я то был уверен, что это невозможно… хотя, кто знает, может быть у них получится?
— Какая трогательная сцена, — сказала Алёна у меня за спиной, и от неожиданности я дернулся.
— Чёрт! Ненавижу, когда кто-то подкрадывается со спины.
Алёна выглянула из-за моего плеча и несколько секунду молча смотрела на удаляющуюся пару, потом обошла меня, повернулась лицом, скрестила на груди руки, сказала с плохо скрываемым лукавством:
— Ну? Как прошла поездка?
— А то ты не знаешь! Ленка, небось, ещё вчера с самого утра подробный отчет предоставила.
— Я думала, ты прибежишь на меня орать, но сегодня уже вторник, а ты даже не заглянул.
— Не хочу давать тебе повод насладиться плодами твоих грязных манипуляций, — ровно отстрелялся я, с деланной обидой задрав подбородок.
— Нет, — Алёна отрицательно покачала головой, — раньше ты бы прибежал обязательно, тебе сам процесс накала страстей нравился. Ты меняешься, Грек.
— Да, здоровых органов все меньше, а седины все больше — изменения на лицо, — ответил я и снова посмотрел в окно, но Светы с Пашей уже не было видно.
Алёна в свою очередь тоже оглянулась на окно, вернула взгляд на меня, сказала:
— Ты очень многое делаешь для своих ребят.
— Чушь!
— Но иногда мне кажется, что ты и сам этого не осознаешь.
— Я вообще не особенно умный парень, — согласился я. — Вечером выпью бутылку коньяку, а на утро не помню — все ли выпил, или там чего-то осталось.
— Не удивительно, что они с радостью идут за тобой, — в задумчивости произнесла Алёна, отведя в сторону взгляд.
— Алёна, — сказал я серьезно, потому что и в самом деле в тот момент был серьезен, — мне не надо, чтобы они шли за мной. Мало того, я делаю всё, чтобы за мной они даже не думали идти. Моя дорога, если она вообще существовала, давным-давно в тупике.
Алёна положила руку мне на плечо и заглянула в глаза, и меня от этого словно током ударило. Эти её жест и взгляд, — я вдруг понял, что они вполне могут быть прелюдией к… поцелую. Признаться, я оробел, а потому с удивлением таращился на Алёну, пугаясь, но не противясь тому, что может произойти. А мгновение спустя время было упущено, Алёна отстранилась, смущенно улыбнулась и направилась к выходу. Но прежде, чем выйти, оглянулась, сказала:
— Разумеется, они не должны идти за тобой. Каждый и них должен найти свою дорогу и идти по ней. Вся беда в том, что кроме тебя никто их этому не научит.
И вышла, мягко прикрыв за собой дверь, а я опустился на стул, все ещё чувствуя внутри остатки гормонального всплеска, и пытался осмыслить Алёнкины слова, хотя получалось не очень.
Новый 2008 год мы отмечали в узком кругу: я, моя милая любовница Лена, хирург-мясник Лёня со своей очаровательной женой Алёной и такса Ларион, и то был последний день моих отношений с Леной. Проснувшись утром 1-го января, она прибрала квартиру, перемыла посуду, собрала свои вещи и, растолкав меня (ещё не совсем трезвого), сообщали о своем уходе:
— Грек, я ухожу.
— Ага, — согласился я, — только быстро, и пива захвати холодного.
— Увы, милый, за пивом тебе придется идти самому.
— Не понял?
— Я не вернусь.
Я заставил себя оторвать голову от подушки и сесть.
— Ты таки нашла себе кандидата в мужья? — после паузы сообразил я.
— Нет, но я поняла, что находясь рядом с тобой, никогда его не найду. К тому же, я перевожусь в другую школу.
Она наклонилась, заглянула в мне в глаза, — в её взгляде тусклыми бликами отражалась печаль, затем по-матерински чмокнула меня в лоб, порывисто распрямилась.
— Я буду по тебе скучать, — добавила она.
— А я по тебе — нет! — огрызнулся я.
Лена несколько секунд смотрела на меня с грустью, затем подняла сумку и направилась к выходу, на пороге задержалась, хотела оглянуться, но движение её прелестной головки замерло на середине, тихо сказала:
— Какой же ты идиот, Грек. Надеюсь, Алёна сможет это исправить, — и покинула мою жизнь, чтобы не вернуться в неё никогда.
Да, это был не первый раз, когда женщины оставляли меня, и мне, по-идее, положено было к такому привыкнуть. И все же я испытывал раздражение и досаду. В общем, 2008-ой год начался дерьмово, а это, как известно — плохой знак. Знак — хуже некуда, сулящий неприятности на долгие двенадцать месяцев.
В лицее были каникулы, на работу я не ходил, торчал дома и отчаянно пытался себя чем-то занять, хотя ничего путного в голову не шло. Слава богу, часть времени забирал Ларион, остальное я топил в пиве и коньяке, сидел на кухне и размышлял на отстраненные темы, что-то вроде:
«В этом мире нет ничего постоянного, ни на что нельзя положиться, бытие есть хаос и бесконечная череда случайностей. Так что дело не в том, что я неспособен создать стабильные отношения, а в том, что они невозможны в принципе…»
Один раз позвонила Инна Марковна, поинтересовалась, когда я собираюсь сдавать отчеты, на это я ответил, что отправил отчеты на каникулы числа так до двенадцатого. Ещё звонила Алёна, любопытствовала, как я себя чувствую, но я наорал на неё и отключился. Я и в самом деле был зол, так как подозревал, что если не прямо, то косвенно, Алёна причастна к последним событиям моей личной жизни. Мне требовалось время, чтобы успокоиться.
В общем, следующие дни я пребывал в состоянии озлобленного равнодушия, и когда 4-го января в пол третьего ночи ко мне пришел Антон Горевский, даже не удивился.
Уже несколько дней морозы стояли злые, колючие, вьюга в безумном вальсе кружила по дворам, расшвыривая обжигающий снег, так что за три метра ничего не было видно. Одним словом, не лучшая погода для пешеходных прогулок, тем более ночью. Я сидел у окна, слушал, как на улице воет и стонет стихия, и думал, допивать ли коньяк, или лучше оставить на завтра. И тут, словно сцена из фильмов ужасов, звонок в дверь, невозможный и пронзительный, словно в дверь моей жизни настойчиво поскреблась сама смерть. Я вскочил и побежал открывать, я и правда подумал, что на пороге может оказаться маньяк, которого я собирался сию минуту забить до смерти.
Но на пороге, увы, был всего лишь Антон, правда выглядел он не лучше маньяка, — кончик носа и скулы начинали белеть, на бровях и ресницах лежал иней, глаза слезились, а весь он ссутулился и дрожал.
— Ты что, рехнулся?! — поздоровался я. — Ты же себе лицо обморозил! Заходи быстро.