— Но какой мне от этого прок, дон Рафаэль?
— Имейте терпение, мой друг, сейчас я вам все объясню. Эсмеральдита сказала, что в Панаме в большой цене попугаихи, говорящие по-английски: туда-то и можно будет их сбывать. В Барра де Сантьяго, говорит она, их продают очень дешево — по пять сентаво за птенчика. Пичкайте их размолотым отварным маисом и методом генерала Ибарры, и через год вы сможете продавать их туристам по двадцать колонов за штуку, даже если они не овладеют еще языком в совершенстве. Лучших же попугаих надо отвозить в Панаму, где они идут по пятьдесят долларов. Ну, как вам нравится это дельце, мистер Мерсер?
Бедный учитель дрожащим голосом ответил, что согласен и что это великолепная мысль. На другой день он отправился в Барра де Сантьяго покупать попугаих.
— Обратите внимание, — говорил мне дон Рафаэль некоторое время спустя. — Подобно Христофору Колумбу, который посоветовал королеве Изабелле продавать индейцев, чтобы выручить гроб господень, Эсмеральдита рекомендовала своему учителю продавать попугаих, чтобы обрести независимость.
Таково происхождение нормальной школы для попугаих, открытой мистером Мерсером в Акахутле. Все мы, друзья и современники дона Рафаэля Ахуриа, помним эту школу и ее директора, достигшего в ту пору полного благополучия.
Во дворе школы росли развесистые манговые деревья. Между их стволами были протянуты палки уискойоля — на манер парт. Во время уроков на них сидели ученицы.
Отсюда вышли те высокообразованные попугаихи, которые так изумляли и очаровывали наших панамских друзей. Здесь мистер Мерсер получил возможность забыть огорчения, причиненные ему первыми его учениками. И как во всех волшебных сказках, здесь он прожил много лет, богатый и счастливый.
Умирая, мистер Мерсер оставил достаточно денег для основания прекрасной больницы, которая высится теперь над старым портом. Один благодарный алькальд спустя некоторое время приказал высечь на фасаде имя мистера Мерсера и установить в больнице бюст Эсмеральды.
Помню, когда учитель-альтруист диктовал свое завещание, он страшно рассердился. Никогда до этого не видели мы его в таком гневе. Виноват был священник, настаивавший на том, чтобы на завещанные деньги была построена не больница, а школа для детей.
Вулкан
Я вспоминаю, что, когда я ходил в школу, не было случая, чтобы я не произвел проверку, которая меж моими приятелями-первогодками считалась обязательной. Каждый день мы отправлялись к «подземелью» и украдкой, затаив дыхание, наблюдали за местом, где было спрятано сокровище дьявола.
— Шш!.. Оно там… Пошли.
Это было в Исалько. Поблизости от кабильдо находился большой котлован, на дне его нам был виден — само собой разумеется, издали — обложенный каменной кладкой вход в два туннеля. Говорили, что это грандиозное сооружение обнаружили, когда брали глину для изготовления кирпичей. Любознательные люди исследовали туннели, «но не смогли найти им конца». Так они сказали. По деревне пошли всяческие толки. Потом в дело вмешались кумушки. И из споров да предположений родилась легенда. Разве не грех католикам лазить в чертово логово? Благоразумный алькальд был того же мнения и распорядился закрыть карьер.
Много лет спустя я как-то беседовал с ньо Хулианом Сиско, местным индейцем; который совсем хорошо говорит по-испански и прекрасно рассказывает исалькские предания; он мне поведал о подземелье то, что я уже знал, но тут же добавил и кое-что новое.
— Да, сеньор, туда дьявол и запрятал свое сокровище, когда вытащил его оттуда, где оно было закопано прежде.
— Где ж он его держал?
— Ну-у! Вы не знаете? Сокровище было в том самом месте, где он соорудил гору.
— Расскажите мне эту историю, ньо Хулиан.
И вот послушайте, что мне рассказал индеец.
Жили двое скупцов — муж и жена; как их звали, никто не помнит, потому что никому не было охоты вспоминать их после того ужасного случая, что покончил и с ними и с их владениями.
Жили они в большой усадьбе — сейчас на том месте вулкан — и сдавали свою землю в аренду бедным индейцам, которые вечно были у них в долгу.
— Казалось, сам господь благословил их маисовые посевы. Початки были в три раза больше нынешних. И заметьте, сеньор, что в целом маисовом поле нельзя было сыскать тогда несозревшего початка. Но помещик и его жена были жестокосердны, и алчность их не знала удержу. Сколько раз ходили индейцы платить им за аренду, столько раз с них драли сверх положенного, а то и забирали весь урожай.