Лишь здесь, в Жэхоле, многие законы, касающиеся прибытия и отбытия государя, словно бы упразднялись. Здесь Цяньлун приходил и уходил так же незаметно и неудержимо, как сумерки, как утренний рассвет или наступление ночи. И его присутствие не подлежало сомнению и принималось как свершившийся факт, только когда о нем возвещали на площадях, вроде площади Хоров Цикад.
Вдобавок это прибытие всякий раз сопровождалось каким-нибудь другим ярким знаком. В минувшие годы одним из таких знаков был праздник открытия искусственного, украшенного островками пурпурных лотосов озера, берег которого на время многомесячных трудов армии землекопов, садовников и гидротехников был спрятан за разрисованным натяжным занавесом, изображающим изначальные береговые заросли.
В призрачном свете снопов фейерверка этот занавес улетучился в пламенах, которые, казалось, достигали до звезд. Осыпаясь наземь хлопьями огня, он открыл и осиял происшедшее по воле Великого преображение глухих дебрей в озерный ландшафт, отражающий звезды, утреннюю зарю и доселе невиданные прибрежные сады.
В другой год то был водопад в червонно-золотых цветах династии — его питал укрытый в горах водоем, и, по мановению незримо царящего в Жэхоле императора, в сиянии вспыхнувших один за другим многокрасочных факелов он с шумом обрушился из возвышающейся над городом отвесной кручи. Из голой (!) кручи, которую до той поры не украшали ни журчащая струйка, ни горный ручей.
А на сей раз, сказал Цзян, когда знойным утром вернулся с аудиенции у мандарина, с которым консультировался по всем вопросам, касающимся англичан, на сей раз знаком Его прибытия, да-да, Его прибытия стала осуществленная английскими гостями повторная сборка и установка астрономических часов, любимейшей игрушки императора.
Ведь так безупречно и с такой совершенной точностью, с какой часы вновь заработали под руками английских мастеров, это подношение Ост-Индской компании (открывшее английским купцам два новых торговых маршрута) не работало даже в день вручения.
Пожалуй, то, что император желает соединить свое прибытие в лето с первой нотой этих курантов и устанавливает этим звуком начало нового времени года, сказал Цзян, есть знак высочайшего благоволения, касающегося только его гостей. Ведь, не в пример зрелищу водопада или озера, явленного в огненном спектакле и пепельном дожде, внимание двора — и народа! — возбуждали именно доступные лишь немногим посвященным, хранимые в несгораемых шкафах и сокровищницах редкости и драгоценности, доводя их чуть ли не до неистовства. Даже невзрачный реальный предмет, который держали под замком и показывали лишь изредка, мог таким образом безмерно возвыситься прямо-таки до чуда, облагораживая каждого, кто им занимался.
Тяньцзиньский астроном, которому в качестве высочайшей награды в его жизни поручили надзор за уходом и охраной небесных часов, на одном из многих заседаний по поводу подготовки лета предложил на один день выставить эти часы на площади Хоров Цикад. Показать населению Жэхола это чудо как доказательство, что Владыка Десяти Тысяч Лет повелевает не только началом и концом времени, но и его счислением и быстротой его течения. Однако из ближнего круга императора на это предложение так и не ответили, и с тех пор астроном нередко мучился бессонницей от страха, что впал в немилость.
Небесные часы, день и ночь освещенные лунно-белыми перламутровыми лампионами, высились в доступном только Великому безоконном месте во мраке Павильона Текучего Времени.
Ни единому солнечному лучу не дозволено испортить многокрасочность их резного и литого персонала, вращающегося вокруг пустого престола, и обесцветить сверкающие платья крошечных придворных куколок, алые латы маленьких воинов, лучистые нимбы добрых и злых духов, бесценные плащи принцесс и наложниц, водяных буйволов, крестьян-рисоводов, рыбаков.
Маленький престол на вершине этого творения оставался пуст, пока в павильон не входил император и не сажал на вершину мира свое собственное изображение, размером чуть больше пальца, либо, по милости своей, еще меньшее — далекого, чужого властителя. Более десятка таких царственных куколок лежали наготове в шкатулке, открыть которую мог только император, дабы затем на пробу или для развлечения посадить на престол какого-нибудь выбранного наугад властителя мира, и тогда в насмешку и лишь на протяжении нескольких оборотов механизма вселенная кружила только вокруг этого наследника.