Часы, которые, никогда не останавливаясь, будут идти за гранью времени людей в звездном пространстве и пределы которых лишь в долговечности и тайне самой материи: ведь даже когда и самые прочные и самые ценные металлы и камни, из коих должно состоять такое произведение искусства, в несказанно далекое время вновь рассыплются в пыль и мельчайшие летучие частицы творения, погибнет только предмет, но не физический принцип их действия, неподвластный бренности.
Коль скоро вообще может существовать звук, произнес Цяньлун после столь долгого молчания, что Кокс и Мерлин вопросительно взглянули на Цзяна и искали жеста, знака, что им пора подняться и исчезнуть... — коль скоро может существовать звук, способный ближе всего передать полет времени, то, пожалуй, это ровный шум дождя, связующий небо с землей. Каждая струйка дождя как нить, сшивающая облака, небесный свод с садами и реками, городами и морями и тьмой земли, откуда все стремилось на свет.
Никогда еще Кокс не чувствовал себя так близко к безмерности и к притязаниям властителя на всемогущество, как в этот час на берегу реки. Поколения часовщиков и строителей автоматов, да и он сам тоже, как сейчас император, мечтали о механизмах, которые, однажды запущенные, будут двигаться бесконечно, без повторного завода, — о perpetuum mobile.
То, чего требовали от него и Мерлина теперь, после виртуозных, созданных в Запретном городе образцов, годами занимало обоих еще в Лондоне, хотя по-настоящему они к решению не приблизились. Но, очевидно, и до посланцев и соглядатаев Цяньлуна в Европе дошли слухи, кружившие в одержимых игрушками и драгоценными статусными символами придворных кругах континента, а равно и среди механиков, изготовлявших искусные диковины, автоматы и машины.
Если кто и способен одержать победу, создать perpetuum mobile{4}, так это лондонские мастера Джейкоб Мерлин и Алистер Кокс. Они, конечно, не повелевают временем, однако же недосягаемы в его измерении. Вот такие или сходные мнения Цяньлуновы соглядатаи, наверно, привезли из Европы. Вдобавок, пожалуй, не было астронома, который не измерял бы орбиты небесных тел и динамику вселенной посредством механизмов из мануфактур фирмы “Кокс и Ко”. И не было на море капитана, который бы не производил расчетов курса, полагаясь на точность хронометра из Лондона, Ливерпуля или Манчестера. Стало быть, помышляющий о невозможном — даже чужой в Европе и в мире механики — уже после недолгих расспросов наталкивался на имена Мерлина и Кокса.
Прежде чем Кокс в шуме дождя набрался храбрости и дерзнул спросить Владыку Десяти Тысяч Лет, в самом ли деле именно идея вечно действующего часового механизма стала поводом призвать его и его товарищей из Англии через половину земного круга в Запретный город, Цяньлун произнес:
Ход этих часов... ход этих часов я слышу, когда бы и где бы ни наступила тишина. Их ход привел вас на этот берег.
13 Шуйинь, Ртуть
Часы вечности. Часы из часов. Perpetuum mobile.
Существовал ли когда-либо государь, властелин или богоподобный император, что пытался бы проникнуть в голову или в сердце одного из своих подданных? Или в самом деле возможно, чтобы английский мастер и отделенный от него не только половиной мира, но целой вселенной император Китая одновременно помыслили об одном и том же? То есть возможно ли, чтобы этот император и этот английский часовщик — над океанами, языковыми пространствами и философскими системами — были связаны чем-то вроде родства душ? Связаны (!), хотя любая мысль, любой закон и любой порядок этого мира, казалось, неодолимо их разделяли?
Что бы ни говорила логика, с того утра на горячей реке Кокс чувствовал себя сродни Владыке Десяти Тысяч Лет. Да-да, сродни. Этот странно хрупкий на вид, но беспредельно могущественный человек, какие бы костюмы и непроизносимые титулы он ни носил, определенно мечтал о том же, что и они с Мерлином, — мечтал о часах, чей механизм будет идти в грядущее, не зная ни границ, ни пределов.
По сравнению с конструкцией такого механизма даже астрономические небесные часы казались механической забавой, ведь все они когда-нибудь останавливались и нуждались в постоянном притоке энергии, в заводном ключе или в работнике, который с лязгом подтягивал вверх цепь с грузом, опустившимся от силы тяготения.
Такие механизмы, едва впервые отбив час, тут же утрачивали свой смысл. Ибо время равнодушно скользило мимо этих детских игрушек, чьи детали и колесики на миг как бы примерзали к нерушимому настоящему, мало-помалу тонули в тихо сыплющейся сверху пыли и рассыпались на обломки и осколки, которые в ходе последующих тысячелетий делались все мельче и мельче, в итоге превращаясь в незримые первозданные частицы материи. Но эти часы.