Гравировку зальют платиной и тем создадут впечатление письмен, изображенных в ночи кистью каллиграфа, которую окунали в лунный свет.
Не нуждающиеся в уходе и смазке, предоставленные самим себе и восьмислойным стеклянным колпаком защищенные даже от пагубного действия пылинок, колесики этих часов будут вращаться и в самом отдаленном будущем, на протяжении эонов, до той поры, когда все, что вот только что казалось большим, важным и непобедимым, распадется на первозданные кирпичики, тогда как принцип этого творения сохранит свою непреложность вплоть до безымянного конца всего — и любимых людей, и всей защищенности, и всего пространства, и даже самого времени, — а тем самым и свою красоту.
15 Цзингао, Предостережение
Всемогущий повелел лету не кончаться. И лето повиновалось: хотя порой целыми днями сеялся мелкий дождь и свинцовый от низких туч свет отнимал блеск даже у золотых кровель Жэхола. И хотя длинная, соединяющая семь павильонов аллея гинкго, которая по мысли ее создателей должна была имитировать извилистый путь дракона, уже начала терять осеннюю шафрановую желтизну, а остальные деревья, выросшие вместе со стенами Жэхола, совершенно обнажились. И хотя глубокая, напоминающая о ночной темноте синева монгольского неба лишь изредка являлась взору узкими полосами или расплывчатыми пятнами в веренице туч. Акварелисты уже трижды имели возможность написать замерзшими пальцами бамбук, искрящийся инеем. Мисочки для разведения красок при этом подогревались свечами, чтобы вода не замерзла.
Однако, несмотря на множество гонцов из Запретного города, не было иных знаков, что Владыка Десяти Тысяч Лет провозгласит осень и в конюшнях, архивах, оружейных палатах и часовых собраниях наконец-то можно будет начать приготовления к отъезду в сердце империи. И хотя увеселительные сады лежали холодные в тумане и садоводы зябко сидели на корточках возле отцветших розовых кустов, украшенных теперь лишь заплесневелыми плодами, — все равно было и оставалось лето. Ибо Владыка Десяти Тысяч Лет не позволял времени уходить.
Здесь, в Жэхоле, в летней резиденции, где существовало одно-единственное время года, английским мастерам надлежало завершить свое дело. Лишь тогда может начаться новое время года. Ведь в Бэйцзине, так англичане сказали одному из главных секретарей императора, который в сопровождении десятка с лишним чиновников пришел в мастерскую, дабы составить временной график, — в Бэйцзине большую часть работы придется начинать сначала, поскольку механизм слишком тонко настроен, слишком чувствителен и перевозить его не менее трудно, чем гору, озеро или облако, сказали они, а потому завершить его надо здесь и сейчас или же летом следующего года. Есть, конечно, и другая возможность: снова разобрать часы на составные части и переправить их в Запретный город для повторной сборки. Но это означает не только огромную потерю времени, но прямо-таки поворот времени вспять и новое начало.
Хотя, кроме чиновников, никто из обитателей Жэхола вообще не видел чудовища, вскоре каждый, кто спрашивал, знал, что нынешнее бесконечное лето связано только с машиной, которая растет под руками и инструментами англичан в Павильоне Четырех Мостов и день ото дня становится все более зловещей, как призрак, с коим не справится никакой священнослужитель, никакое заклинание и никакие чары.
Поскольку же с растущим, сверкающим великолепием этих часов, казалось, росла и радость императора по поводу их экзотического привода, их колесиков, цепочек и блестящих от ртути стеклянных цилиндров, двор не решался высказывать свои мысли даже шепотом. Ведь из-за доноса якобы единомышленника, который способен в тот же день засвидетельствовать перед офицером то, что слышал, жизненный путь шептуна мог с легкостью повернуть к погибели, тогда как карьера свидетеля могла взлететь высоко вверх, к отблескам имперского света.
С тех пор как тайная канцелярия допросила подозреваемых в пачкотне на стенах Павильона Безветрия, при этом двоих замучила до смерти и тем безнаказанно нарушила закон, согласно которому все судебные разбирательства, все наказания и приговоры надлежало откладывать до возвращения в Запретный город, впавший в немилость шептун не мог надеяться даже на отсрочку своих мучений или казни. Из окружения императора не последовало ни знака, который бы опровергал новые обстоятельства.
В ходе двухдневного ритуала, когда Цяньлун с большой свитой посетил три храма, посвященных божествам усталой от света и долгих летних дней природы, он проследовал и мимо Павильона Четырех Мостов, однако в мастерскую не зашел, только повелел одному из замерших на пороге референтов доложить ему, а точнее пропеть, что можно видеть за верстаками и что английские гости ответили на его вопросы, провозглашенные с порога внутрь павильона.