Но нападение на гостей императора в стенах летней резиденции? Такое преступление, говорил Мерлин, определенно заставило бы несчетных придворных бояться, что тайная канцелярия проведет дознание и до смерти их запытает — если по законам лета и не здесь, в Жэхоле, то рано или поздно в застенках Бэйцзина.
Кокс, хотя и он тоже, казалось, забыл предостережение Цзяна, втайне и с каждым очередным рабочим днем, приближавшим завершение их трудов, все тверже верил, что переводчик прав: ведь уже сейчас император предпочитал оставаться с часами наедине. А чего еще мог желать от конструктора автоматов Повелитель Времени или вообще какой-нибудь заказчик после такой вот работы?
Эта стеклянная колонна — все, что могло создать искусство часовых дел мастеров сейчас и, конечно, в далеком грядущем, все, о чем всю жизнь мечтали Кокс и ему подобные и о чем по-прежнему мечтали в других местах на свете, где ничего не ведают о триумфе в Жэхоле: perpetuum mobile. Если когда-нибудь вообще был придуман и построен механизм, заслуживающий такого наименования, то таковым является эта колонна, которая со времени последнего визита императора и по его указанию светилась, словно алтарь, в соседней комнате мастерской.
Даже если бы все физики Англии и Китая, вместе взятые, могли выдвинуть возражение, что эта колонна не содержит замкнутой системы, которая, однажды приведенная в движение, лишь собственной силой будет продолжать свою работу, что она зависит от подъема и падения атмосферного давления, как от подтягиваемой гири, и таким образом не заслуживает называться мечтою, но, как и Кокс, они не могли не знать, что целиком замкнутые системы в этом мире существовать не могут, а потому остаются для человека столь же недостижимы, сколь престол Господень.
Но эти часы, способные отмерить и показать каждый час жизни и смерти своих создателей и их потомков до самого отдаленного будущего, причем уже без участия человека, как нельзя ближе подошли к механическим чудесам, о каких мечтали люди. И по сравнению с преходящей длительностью органической жизни их долговечность ближе к представлению о вечности, чем наши представления о всех героях и святых, которыми сегодня восхищались, а завтра низвергали с пьедесталов, крошили мотыгами или сжигали на костре.
И пусть даже эти часы грозили его жизни и в конце концов могли отнять ее, Кокс хотел и должен был их завершить, не обсуждая более с товарищами означенную опасность. В минувшие недели он старался унять свои предчувствия, внушая себе, что если опасность вправду существовала, то касалась она его одного, не Мерлина и не Локвуда. Ведь и с точки зрения шпика, ни тот ни другой не мог построить такие часы — и не стал бы препятствовать Повелителю Времени в его притязании на единоличное владение. Для него же оба они были незаменимы, без них мечта мастера осталась бы неосуществима. А стало быть, зачем тревожить помощников предчувствиями, в оправданность коих они все равно не верили?
Часы. Его часы. Их необходимо завершить любой ценой. Не только потому, что в них наконец-то воплотилась в жизнь извечная мечта, и не только потому, что такова была воля китайского императора, но потому, что к многим надеждам, связывавшим эту колонну с ее строителем, в Жэхоле, где время замедлило ход и до поры остановилось, добавилась еще одна, куда большая надежда.
Пока он и его товарищи в Павильоне Четырех Мостов делали последние шаги к цели, на другом конце света, в обшитой панелями комнате на лондонской Шу-лейн, его любимая, онемевшая со смертью Абигайл жена, Фэй, вновь обретет речь, придет в себя, возвратится к нему. Как в синхронно подключенном механизме, каждая пружина, каждый ввернутый в Павильоне Четырех Мостов винт вернется к ней слогом, затем словом, затем фразой, которую она произнесет сперва шепотом, а затем отчетливо и внятно, как любое из несчетных ласковых имен, какими награждала его в бесконечно далекое и незабываемое время.
Через шестеренчатый механизм, а в первую очередь через созданные безымянными аньхойскими стеклодувами цилиндры этих часов, чье металлическое зеркало, напитанное ртутью величайших китайских рек, в течение дня незаметно поднималось и опускалось, словно сердце, охваченное тревогами любви, Алистер Кокс полагал себя связанным с далекой женой. Да-да, с восторгом вслушиваясь в шумы пробных запусков механизма, он за шепотом шестеренок стал слышать, как Фэй нарушила свое молчание, слышал ее голос с такой отчетливостью, что уже готов был отвечать, когда она о чем-то спрашивала, и поспешно задать вопрос, если не хотел, чтобы она опять умолкла. Мерлин и Локвуд порой удивленно поднимали головы от работы: мастер разговаривал сам с собой.