Пенелопа, сказал Мерлин Коксу в один из этих дней за завтраком, ты помнишь Пенелопу?
По заказу эдинбургской наследницы одной из шотландских текстильных мануфактур Кокс и Мерлин в первый год их совместной работы изготовили большие, в центнер{6} весом, настольные часы в виде посеребренной модели ткацкого станка. Они назвали автомат в честь Пенелопы, стойкой спартанской царевны и верной жены неверного скитальца Одиссея. Пенелопа ткала и ткала погребальный покров для своего свекра Лаэрта, чтобы не подпускать к себе женихов, которые много лет, пока ее муж в Трое и в иных далеких краях купался в крови, домогались, чтобы она назвала одного из них своим мужем и — царем Итаки.
Время, говорила Пенелопа, ей нужно время. Только когда погребальный покров будет готов, она примет решение. А сама тайком ночь за ночью вновь распускала дневное тканье, чтобы выиграть время, нет, остановить его — пока ее не выдала служанка, впоследствии за это повешенная. Под тиканье упорца эдинбургский автомат равномерными толчками выдвигал из своего нутра тканый ковер из медных, золотых и серебряных нитей; к каждому полнолунию искристый килим был полностью готов, а затем ряд за рядом вновь уходил в постав, распускался и к следующему новолунию исчезал. Автоматическое тканье начиналось снова.
Берешь пример с нашей Пенелопы? — еще раз спросил Мерлин. Ведь Кокс, отодвинув поданный в почти прозрачной фарфоровой миске суп из ростков бамбука, настаивал на необходимости заменить в часах рубины с Малайского архипелага алмазами из Кхмерского царства. А вдобавок перечислил ряд шестеренок, насчет которых не был уверен, что они выдержат первые два грядущих столетия, и которые думал заменить сплавами, по прочности и гибкости сравнимыми с дамасской сталью.
Император определенно отнесется к этому с пониманием, пусть даже работа несколько затянется. Разве не убедился он собственными глазами, что завершение труда уже не остановить, это лишь вопрос времени, в точности не определимого, однако, безусловно, короткого? Что ни говори, путь к цели вел через области механики, куда доселе никто не ступал.
Но каковы бы ни были доводы — подобно осаждаемой женихами царице Итаки, Кокс не мог ни сдержать время, ни затянуть на неопределенный срок или до бесконечности окончание работы. И как знать, быть может, теперь Цзян играл роль предательницы-служанки и донес тайной канцелярии о и без того неопровержимом факте, что английский мастер саботирует завершение собственной работы.
Как в военных, так и в дипломатических кругах уже считали Жэхол новой столицей державы, когда в первые весенние дни в Павильон Четырех Мостов внезапно явился посланец императора, и англичанам пришлось наконец назвать причины затягивания работы, которые Цзян изложил на бумаге.
Неровный, дисгармоничный ход при испытаниях вызвал необходимость, диктовал Кокс под удивленными взглядами товарищей, заменить неожиданно непрочные материалы более долговечными. Замене подлежали и стеклянные цилиндры, с целью увеличить ртутную поверхность. И наконец, пришлось изготовить изнашивающиеся детали повышенной прочности, чтобы их долговечность радовала Владыку Десяти Тысяч Лет и в далеком, далеком будущем. Однако поскольку подобного механизма никогда раньше не строили, надо было учитывать и новый, доселе неведомый опыт, причем порой случались и ошибки. Ведь, хотя часы вечности уже функционировали так, как предписывали чертежи конструкции, их строителям надлежало позаботиться и о будущем, о далеком будущем, доживет до которого только бессмертный.
Но теперь, как показывает визит посланца, пора ставить точку. Определенно пора. От императора новых знаков не поступало, и товарищи Кокса за трапезами и за работой уже начали выражать сомнения, было ли на самом деле все то, о чем они вспоминали: визиты Высочайшего, многочисленные доказательства его милости, его появление зимним утром, когда он в сопровождении женщины отворил дверь мастерской, возможно собственными руками... император, использующий собственные руки!
Правда ли все это? Или обуянные жестокой ревностью, полные ненависти придворные сановники сыграли с ними злую шутку и заставили поверить, что они стоят перед Владыкой Десяти Тысяч Лет, Отрешенным, Недостижимым, тогда как на самом деле с ними говорил и задавал вопросы актер или переодетый чиновник?
Актер? Что за идея. Никто бы не дерзнул, сказал Цзян, никто во всем земном круге, где властвует Китай, никогда бы не дерзнул копировать Сына Неба, даже наедине с собой, в одиночестве и тайком, даже в одиночестве далеко в море или в одиночестве далеко в пустыне... Нет, никто и помыслить не мог сыграть такую роль. Что случилось, то случилось. Однако теперь... теперь, разумеется, не актер, а сам император требовал исполнить обещанное. Он распространил свое терпение на долгие сроки и сезоны года и ради этого задержал лето, сам бег времени. Но теперь знаки свидетельствуют, что и это лето с его осенними красками, студеным оцепенением и снежными бурями закончится.