– А кроме него? Неужели у тебя никого нет на примете?
– Сейчас – нет, – ответила Кендис почти радостно. – И я ни капли не комплексую по этому поводу!
Возле столика появился официант. Он зажег стоявшую между ними свечу и стал расставлять по скатерти приборы. Дождавшись, пока он уйдет, Хизер спросила:
– Значит, мужчины для тебя не очень важны?
– Не знаю, – честно ответила Кендис. – Думаю, что когда на горизонте появится Тот-Самый-Единственный, он будет для меня всем. Но сейчас – нет… То есть я хочу сказать – я вовсе не теряю рассудок, когда вижу существо в брюках.
Хизер взяла бутылку и в очередной раз наполнила оба бокала. Потом она посмотрела на Кендис, и ее глаза странно сверкнули.
– В таком случае, что же важно для тебя сейчас? – спросила она каким-то напряженным голосом. – Чем ты дорожишь больше всего?
– Чем? – повторила Кендис, разглядывая свой бокал. – Право, я не задумывалась… Своими родными, наверное, хотя, если говорить откровенно, в последнее время мы с матерью не особенно близки. Ну, и, подругами, конечно… в особенности Роксаной и Мэгги.
– Да, – кивнула Хизер. – Дружба – это действительно очень важно.
– Еще мне нравится моя работа, – припомнила Кендис. – Я люблю журналистику, она значит для меня очень много.
– Работа, но не деньги? – уточнила Хизер.
– Нет, конечно, нет! Деньги для меня не особенно важны. То есть важны, разумеется, но не очень. Я хочу сказать – я не какая-нибудь материалистка… – Кендис снова пригубила вино. – Я вообще терпеть не могу жадин. И бесчестных людей тоже.
– А себя ты считаешь хорошим человеком? Прости, что я спрашиваю, но мне это очень любопытно.
– Я стараюсь быть хорошим человеком. – Кендис смущенно улыбнулась и поставила бокал на стол. – И мне кажется, это у меня получается. Но не потому что я сама такая замечательная, а потому что меня окружают добрые, честные люди. Рядом с такими людьми очень просто быть хорошей.
Она немного помолчала, разглядывая изрисованную Хизер карточку меню, потом спросила:
– А ты, Хизер? Что нравится тебе, чем ты дорожишь?
Последовала еще одна пауза, во время которой выражение лица Хизер странно и непостижимо менялось. Кендис показалось, что она видит в ее глазах горечь, разочарование, даже злобу, но это, конечно, было не так. Кендис решила, что во всем виновато ее слишком живое воображение, к тому же подогретое вином.
– Я научилась ничего не любить и ничем не дорожить, – ответила наконец Хизер. – Потому что когда теряешь что-то очень дорогое – а происходит это, как правило, внезапно, – тебе бывает очень больно. Только что у тебя было все, и вдруг – ничего. – Хизер щелкнула пальцами. – Просто раз – и нету!..
Кендис почувствовала, как в ней снова просыпается острое ощущение вины. Ей очень хотелось продолжить этот разговор и, быть может, в конце концов даже рассказать Хизер всю правду о себе и своем отце.
– Знаешь, – начала она неуверенно, – я никогда… никогда…
– А вот и наш ужин несут! – перебила Хизер, показывая куда-то за спину Кендис. – Слава богу, я уж думала, мы здесь с голода помрем.
Отправив в рот последнюю порцию спагетти, Роксана положила вилку и вздохнула. Она сидела напротив Ральфа за своим крошечным кухонным столом, покрытым расшитой льняной скатертью. Верхний свет не горел, а из гостиной доносился приглушенный голос Эллы Фицджералд.
– Это было дьявольски вкусно, – заявила Роксана, шутливо прижимая ладони к животу. – А ты почему не ешь?
– Если хочешь, можешь доесть.
Ральф пододвинул к ней свою почти нетронутую тарелку, и Роксана, слегка сдвинув брови, снова вооружилась вилкой.
– Аппетита нет? – спросила она. – Или похмелье все еще дает о себе знать?
– Что-то вроде того, – ответил Ральф небрежно.
– Ладно, если я лопну – ты будешь отвечать! – предупредила Роксана. – Выбросить такую вкуснятину я просто не могу – это выше моих сил. Знаешь, когда я уезжаю в очередную командировку, мне очень не хватает твоих спагетти. Даже когда я была в Италии, которая, как известно, является родиной макарон, я не ела там ничего подобного.
– По-моему, ты мне льстишь, – заметил Ральф. – Любой шеф-повар в любом приличном ресторане способен приготовить спагетти в тысячу раз лучше.
– А вот и нет! – с горячностью возразила Роксана, отправляя в рот очередную порцию макарон. – Они там слишком увлекаются специями. Что написано в рецепте, то они и кладут, а ты подходишь к делу творчески. В твоих спагетти перца и томата ровно столько, сколько нужно – не больше и не меньше.
Роксана быстро расправилась с остатками спагетти и, покачиваясь на задних ножках стула, поднесла к губам бокал с вином.
– И вообще, – добавила она, – я хотела бы, чтобы ты приходил ко мне каждый вечер, чтобы готовить «спагетти по-оллсопски». И то, что ты этого не делаешь, я считаю проявлением твоего крайнего эгоизма!
– Да, ты права, я – эгоист, – согласился Ральф. – Во всяком случае, к тебе я отношусь крайне эгоистично. Я хотел бы, чтобы ты принадлежала только мне одному, поэтому специально кормлю тебя спагетти. От них ты растолстеешь так, что не будешь пролезать в дверь и не сможешь никуда выходить из квартиры.
– Почему это я не должна выходить из квартиры? – подозрительно прищурилась Роксана.
– Потому что по улицам рыщут алчные, голодные мужчины, которые живо умыкнут такое сокровище, как ты, стоит мне только на минуточку отвернуться.
Роксана негромко рассмеялась и отпила еще глоток вина.
– Нет, ты не эгоист, – сказала она убежденно. – И вообще, я просто пошутила. Отличное вино, между прочим.
– Да, неплохое, – согласился Ральф, после чего оба замолчали. Некоторое время никто не произносил ни слова, потом Ральф обронил небрежно: – Скажи, ты никогда не загадывала, где ты будешь, скажем, ровно через год? Ну, чем ты будешь заниматься и так далее?..
– Почему ровно через год? – удивилась Роксана, чувствуя, как ее сердце начинает биться быстрее. – Что за срок такой?!
– Ну, через три года, – поправился Ральф, экспансивно взмахнув рукой. – Через год, через три, через пять…
– Ты что, собираешься предложить мне новую работу? – осведомилась Роксана.
– Да нет, я просто интересуюсь. – Ральф слегка пожал плечами.
– Никогда об этом не думала.
Роксана отпила еще глоток вина, надеясь, что оно поможет ей сохранить спокойствие. Отчего-то ей вдруг стало очень не по себе. По обоюдному молчаливому согласию они с Ральфом никогда не говорили о будущем, никогда не касались тех сторон жизни, одно упоминание о которых могло причинить обоим боль. Обычно они разговаривали о работе, о новых фильмах, о путешествиях. Изредка они сплетничали о коллегах или о нижнем соседе Роксаны, который казался обоим в высшей степени подозрительным: Роксана уверяла, что он – колумбийский мафиози-наркоторговец, Ральф же был уверен, что он – русский шпион, и собирался взять у него интервью для «Лондонца» («Скажите, как вы находите лондонские туманы? Не скучаете ли по московским снегам и медведям?»). Изредка они вместе смотрели по телевизору дубовые американские сериалы и, давясь от смеха, обсуждали неумелую игру актеров, но даже когда на экране появлялся неверный супруг, изменяющий жене с коллегой по работе, они никогда не заговаривали о собственном положении.
Правда, давным-давно – в самом начале их отношений – Роксана чуть не со слезами просила Ральфа рассказать ей что-нибудь о жене, о семье, о его жизни вдали от нее. Каждый раз, когда он уходил, Роксану буквально трясло от горя и унижения. Бывало, она бросала ему самые страшные обвинения, ставила ультиматумы, но все было тщетно. Прошло порядочно времени, прежде чем она научилась вести себя так, словно каждый вечер засыпала в его объятиях. Это был просто инстинкт самосохранения, способ защитить себя от разочарований и боли. Благодаря такому самообману у Роксаны появлялось ощущение, будто из них двоих именно она ставит условия, а для нее это всегда было очень важно.