Выглянув в коридор. Хизер внимательно, без улыбки посмотрела на Кендис.
– Привет. Ну, как съездила? Как Мэгги?
– О, замечательно!.. – воскликнула Кендис, разыгрывая воодушевление. – Мэгги чувствует себя хорошо, ее завтра выписывают. А маленькая Люсия – просто ангел! – Только тут она заметила странное выражение лица Хизер. – Что?..
– Я тут звонила одному типу, – сказала Хизер, прислоняясь плечом к стене. – Ты, наверное, слышала?..
– Нет, я только что пришла, – быстро ответила Кендис и, чувствуя, что краснеет, быстро отвернулась. – А что?
– Мужчины!.. – с презрением проговорила Хизер. – И зачем они только нужны?!
Кендис удивленно вскинула голову.
– Разве у тебя есть приятель?
– Был, – поправила Хизер. – Настоящее ничтожество, а не мужик! Не хочется даже о нем рассказывать…
– И не надо, – бодро сказала Кендис, хотя на самом деле умирала от любопытства. – Давай лучше пить чай.
– Чай так чай, – согласилась Хизер и посторонилась, пропуская Кендис в кухню. – Кстати, – сказала она, когда Кендис потянулась за заваркой, – мне нужны были почтовые марки, и я позаимствовала несколько штук у тебя. Надеюсь, ты не против? Я даже могу тебе за них заплатить…
Кендис рассмеялась.
– Не говори глупости, – сказала она, оборачиваясь. – Все мое – твое.
– Что ж, раз так – спасибо, – небрежно отозвалась Хизер.
Вернувшись домой, Роксана обнаружила у порога квартиры какую-то картонную коробку. Несколько секунд она настороженно ее рассматривала, потом отворила дверь и носком туфли аккуратно втолкнула коробку в квартиру. Включив свет, Роксана присела на корточки и обнаружила, что на коробке красуется кипрский почтовый штемпель, а адрес написан почерком Нико. «Ну что он за прелесть! – невольно подумала Роксана. – Интересно, что он прислал ей на этот раз?»
Улыбаясь, она вскрыла коробку и увидела внутри крупные, золотисто-оранжевые мандарины. Некоторые были даже с листиками, которые за время пути не успели завянуть. Вынув один мандарин, Роксана поднесла его к лицу, закрыла глаза и с наслаждением вдохнула характерный сладковато-горький аромат.
Только потом она увидела среди мандаринов простой белый конверт.
«Моя дорогая Роксана, – писал Нико, – пусть наши отборные кипрские мандарины напомнят тебе о том, что ты теряешь. Мы с Андреасом все еще надеемся, что ты передумаешь и примешь наше предложение. Как всегда твой – Н. Г.».
Несколько мгновений Роксана стояла неподвижно, потом подбросила мандарин к самому потолку и ловко поймала. Солнце, воздух, золотые мандарины… Совсем другой мир, почти рай, и тем не менее она успела совершенно о нем забыть.
Роксана твердо знала, что ее мир, в котором пахло выхлопными газами и шли холодные лондонские дожди, был здесь, рядом с Ральфом. Вот только на что этот мир больше похож – на рай или на ад, она никак не могла решить.
Когда ушли последние посетители, в палате погасили свет, и Люсия почти мгновенно уснула, очевидно успев привыкнуть к установленному Джоан режиму. Что касалось Мэгги, то она, напротив, долго лежала без сна, глядя в высокий белый потолок, по которому медленно плыли голубоватые отсветы автомобильных фар, и борясь с подступающей паникой.
Детский врач был очень доволен Люсией. Желтуха совсем прошла, девочка нормально набирала вес и даже немного подросла. Словом, все шло, как надо, и врач, делая какую-то пометку в карте Люсии, проговорил буднично:
– Завтра можете отправляться домой. Наверное, от этих стен вас уже тошнит.
– Еще как! – согласилась Мэгги и улыбнулась. – То есть, – тут же поправилась она, – я хотела сказать, что мне ужасно хочется домой.
Джайлс, как всегда, заехал к ней сразу после работы. Когда Мэгги объявила, что завтра он может ее забрать, Джайлс исполнил в проходе между боксами матросскую джигу.
– Наконец-то! – воскликнул он. – Какое счастье! Ты не представляешь, дорогая, как я по тебе соскучился!
Наклонившись к ней, Джайлс обнял ее так крепко, что едва не задушил, и Мэгги почувствовала себя на седьмом небе от счастья. Но теперь, лежа одна в темноте, она испытывала только страх. В больнице Мэгги провела без малого две недели и успела привыкнуть к здешнему распорядку. Она привыкла к трехразовому питанию (плюс чай в одиннадцать и кефир с булочкой или печеньем в полдник), привыкла к дружеской болтовне акушерок и сестер и прочим атрибутам больничного быта. Но главное – здесь ей совершенно нечего было бояться. Даже если бы случилось что-то непредвиденное, ей стоило только нажать кнопку вызова, и кто-нибудь непременно пришел бы к ней на помощь. Кроме того, Мэгги успела привыкнуть к тому, что Джоан каждый вечер увозила Люсию в палату для новорожденных, благодаря чему она наконец выспалась как следует.
Вот почему в глубине души Мэгги была даже довольна, когда выяснилось, что желтушка Люсии плохо поддается лечению. Каждый лишний день, проведенный в больнице, отдалял тот пугающий момент, когда ей придется покинуть уютную, знакомую, безопасную палату и остаться с ребенком один на один в большом пустом доме. В последние дни Мэгги часто вспоминала «Солнечные сосны», пытаясь вызвать в себе хоть какие-то теплые чувства, но у нее ничего не получалось. Хуже того: она вдруг обнаружила, что, по большому счету, усадьба никогда ей не нравилась, единственное, что испытывала Мэгги, это совершенно детскую гордость от того, что такой большой и роскошный дом принадлежит ей, однако сейчас его размеры ее только пугали. Огромный, холодный, враждебный, он казался Мэгги совершенно не подходящим для того, чтобы жить в нем с маленьким ребенком. Куда лучше ей было бы в собственной уютной квартирке, где радиатор парового отопления раскалялся чуть не докрасна, где на окнах цвели в горшках алые и розовые герани и где до любой необходимой вещи можно было дотянуться, не вставая со стула.
Джайлс, конечно, никогда ее не поймет. Он очень быстро привык к жизни за городом и буквально обожал «Сосны», а Мэгги все больше и больше сомневалась, сумеет ли она хотя бы терпеть этот дом.
«Мне так хотелось, чтобы вы поскорее вернулись, – говорил сегодня Джайлс, не выпуская ее руки. – Ты и ребенок в «Соснах»… Знаешь, я всегда мечтал о чем-то подобном!»
Услышав эти слова, Мэгги вдруг почувствовала что-то вроде зависти. Судя по всему, Джайлс представлял ее жизнь в «Соснах» гораздо лучше самой Мэгги. Она же никак не могла собраться с мыслями и все как следует обдумать – слишком много всего свалилось на нее в последнее время. В какой-то момент Мэгги с некоторым ужасом поняла, что до сих пор не осознала себя матерью! На протяжении всей беременности она никак не могла свыкнуться с мыслью, что у нее действительно будет ребенок. Конечно, можно было вообразить себя с коляской или у колыбели, однако это была не больше, чем красивая картинка. Даже когда Мэгги в сотый раз перебирала бесчисленные пижамки, костюмчики, пеленки, ей никак не удавалось осознать, что это не просто красивые тряпки – это одежда для самого настоящего, взаправдашнего, живого ребенка. Самое смешное – она не могла представить себе, что произведет на свет этого ребенка самым простым и естественным способом, подробно описанным во всех медицинских справочниках и брошюрах. Напротив, чем ближе подходил срок родов, тем чаще Мэгги рисовала себе таинственные капустные заросли, под сенью которых спят зачарованным сном прелестные румяные младенцы, или бесшумные эскадрильи аистов с крошечными сверточками в клювах.
Ее представления о том, что и как она должна делать после родов, были не менее фантастическими, поэтому, столкнувшись с реальностью, Мэгги пережила нешуточное потрясение. А мысль о том, что скоро она останется с Люсией один на один в большом и пустом доме, пугала ее по-настоящему.
Вздохнув, Мэгги включила ночник, посмотрела на спящую в колыбельке девочку и села, чтобы налить себе воды.
Тотчас к ней в бокс заглянула молодая сиделка.
– Не можете уснуть? – спросила она, улыбнувшись. – Должно быть, ждете – не дождетесь, когда окажетесь дома?