– Ну вот, – сказала Пэдди, ставя перед ней чашку со свежезаваренным чаем. – Сахар положить?
– Нет, спасибо, – отозвалась Мэгги, продолжая рассматривать цветы на клеенке. – Я стараюсь следить за своим весом.
– В самом деле? – Пэдди на мгновение замерла с заварочным чайником в руке. – А вот я, когда кормила грудью, ела чуть не вдвое больше обычного, иначе мои мальчики могли остаться голодными.
Она негромко фыркнула, и Мэгги почувствовала приступ самой настоящей ненависти к свекрови. Что, собственно, Пэдди хочет этим сказать? Что из-за собственного эгоистического желания не разжиреть, словно бочка, она недокармливает Люсию? Или что ее грудное молоко недостаточно питательно?
Почувствовав комок в горле, Мэгги судорожно сглотнула.
– Ну а как вообще дела? – поинтересовалась Пэдди. При этом она всем своим видом давала понять, что спрашивает исключительно из вежливости, потому что и слепому ясно: дела – хуже некуда.
– Хорошо, – коротко ответила Мэгги и отпила глоток чая.
– Наша малышка привыкает к режиму?
«Наша?! Как бы не так! Это мой ребенок!» – хотелось крикнуть Мэгги, но она сдержалась. К тому же ни о каком режиме не могло быть и речи: она давно выбилась из больничного распорядка, установленного с помощью Джоан, а наладить новый у нее никак не получалось. Поэтому Мэгги сказала мстительно:
– Распорядок, режим – это все вчерашний день. В наше время врачи не рекомендуют приучать детей к кормлению по часам. – Она наконец-то подняла голову и посмотрела на Пэдди в упор. – Современная педиатрия придерживается мнения, что ребенка необходимо кормить, когда он этого захочет и столько, сколько он захочет.
– Понятно, – кивнула Пэдди и снова усмехнулась: – Да, многое изменилось с тех пор, когда я была молода…
Мэгги не ответила. Отпив еще глоток чая, она отвернулась и стала смотреть в окно.
– Жаль, что твои родители не могли погостить подольше, – сказала за ее спиной Пэдди.
От этих слов Мэгги невольно вздрогнула, как от боли. «Неужели Пэдди непременно надо было наступить еще и на эту мозоль?!» – подумала она. Родители Мэгги приехали всего на два дня, пока она лежала в больнице, и им не удалось даже поговорить толком. Но ведь ее родители еще работали, да и путь из Дербишира в Гемпшир был не близким.
И все же их отъезд Мэгги пережила очень тяжело, хотя и старалась улыбаться как можно беззаботнее. До сих пор у нее слезы наворачивались на глаза, стоило ей только представить лицо матери. А тут еще Пэдди пользовалась каждой возможностью, чтобы напомнить Мэгги о том, что родители фактически бросили ее одну без всякой поддержки.
– Они действительно не могли, – коротко ответила она. – Мои папа и мама много работают.
– Да уж, – заметила Пэдди и потянулась за печеньем. – Кстати, Мэгги…
– Что? – Мэгги неохотно повернулась.
– Ты не думала о том, что тебе нужна помощь? Может быть, стоит нанять няню?
Мэгги уставилась на нее так, словно ее ударили по лицу. Значит, Пэдди действительно считает ее никуда не годной матерью, не способной справиться с ребенком!
– Нет, – сказала она, из последних сил сдерживая слезы. – А почему ты решила, что это необходимо?
– Решать тебе, – пожала плечами Пэдди, не ответив на вопрос. – Хотя, с другой стороны…
– Я предпочитаю сама заботиться о своем ребенке, – сказала Мэгги дрожащим голосом. – Быть может, я делаю это не безупречно, и все же…
– О, Мэгги! – воскликнула Пэдди. – Я вовсе не имела в виду, что ты…
Она смущенно замолчала, и Мэгги отвела взгляд. На несколько секунд в кухне повисла тишина, нарушаемая только сонным сопением Люсии.
– Пожалуй, мне пора, – сказала наконец Пэдди. – Не хочу тебе мешать.
– Ты мне вовсе не мешаешь. – Мэгги пожала плечами. Но Пэдди быстро собрала вещи, потом бросила на Мэгги острый взгляд.
– В крайнем случае, ты знаешь, где меня найти, – промолвила она. – До свидания, дорогуша. Поцелуй от меня девочку, когда она проснется.
– До свидания, – равнодушно ответила Мэгги.
Она терпеливо ждала, пока Пэдди шла по дорожке; крепилась, пока свекровь заводила машину и выезжала за ворота. И только когда шум мотора затих вдали, Мэгги закрыла лицо ладонями и горько заплакала.
Глава 12
Втянув голову в плечи и делая вид, что читает газету, Роксана сидела на деревянной парковой скамье, неотрывно глядя на противоположную сторону улицы, где стоял лондонский дом Ральфа Оллсопа. Дом был старинный. Его узкий фасад с коричневой дверью и небольшим палисадничком хмуро смотрел на тихий Кенсингтонский сквер, где в этот час было пустынно. Перед этим домом Роксана просидела, наверное, тысячу часов, этот дом она бессчетное число раз проклинала, но ни разу – ни разу! – не посмела она переступить его порога.
Когда-то давно, много лет назад, Роксана частенько приходила сюда, садилась на эту самую скамью и часами сидела неподвижно, глядя на дом, за фасадом которого Ральф жил со своей семьей. Взгляд ее скользил по стене, словно стараясь рассмотреть, запомнить каждый кирпич, каждую щербинку, каждый камень на дорожке; она ждала: вдруг сейчас отворится дверь, и можно будет хотя бы мельком увидеть его, или его жену, или кого-нибудь из детей…
В те времена Синтия Оллсоп проводила много времени в Лондоне, и Роксана видела ее достаточно часто. Одна или с Себастьяном, она поднималась по этим потемневшим от времени дубовым ступенькам (их было ровно пять), всегда прямая, всегда безупречно одетая, всегда спокойная. Это спокойствие действовало на Роксану особенно сильно, поэтому каждый раз, завидев Синтию, она спешила укрыться за книгой или газетой, которую брала с собой для маскировки. Ах если бы так же легко она могла спрятаться от собственной совести, которая продолжала нещадно обличать ее! Особенно страдала Роксана, когда Синтия выходила не одна, а с Себастьяном – невинным маленьким Себастьяном, одетым в голубую матросскую курточку и подстриженным под Кристофера Робина.
Но и из-за газеты Роксана продолжала наблюдать за Синтией, жадно впитывая каждую деталь ее гардероба, каждый жест, каждую особенность прически или макияжа. Ведь эта элегантная, как манекен, и такая же бездушная женщина была его женой, а она, Роксана, только любовницей.
Всего-навсего любовницей…
В первое время Роксана чувствовала волнение и азарт от этой слежки, которая давала ей ощущение превосходства, почти что власти над Синтией. Однако скоро эти чувства сменились растерянностью, депрессией, ощущением безнадежности и безысходности. Роксана словно уперлась в тупик, но не приходить к этому дому она уже не могла. Эта коричневая входная дверь тянула ее к себе, словно магнит, словно свеча, которая приманивает из мрака тысячи крохотных мотыльков, чтобы спалить им крылья, обжечь их тела.
Ее игра в шпионов продолжалась довольно долго – до того дня, когда Ральф, сойдя с крыльца с коробкой книг под мышкой, вдруг бросил взгляд в сторону сквера и заметил ее. Чувствуя, как отчаянно стучит в груди сердце, Роксана опустила голову как можно ниже, молясь про себя, чтобы он не выдал ее ни жестом ни взглядом.
Ральф оправдал ее надежды. Он отвернулся и не спеша двинулся вдоль тротуара, прижимая к себе коробку. Он вел себя так, словно ничего не случилось, но зато вечером, когда они разговаривали по телефону, он метал громы и молнии, да такие, что Роксана не на шутку испугалась. Сначала она спорила с ним, потом умоляла, потом – просила прощения и наконец пообещала никогда больше не приходить в сквер к его дому.
Она сдержала слово и только теперь нарушила данное когда-то обещание. Теперь Роксане было наплевать, кто может ее увидеть. Она хотела, чтобы ее увидели! Роксана готова была сидеть здесь голой, но с горечью сознавала, что теперь это не имело никакого значения. В окнах дома напротив не было света, шторы были плотно задернуты, ставни на первом этаже закрыты. Дом был пуст. Синтия уже давно не жила здесь – года два назад она переехала в загородную усадьбу и наведывалась в Лондон, только когда в «Харродзе» бывала распродажа. Разумеется, Себастьян тоже жил за городом – катался на своем пони по окрестным полям и лесам и был глубоко и безмятежно счастлив, как могут быть счастливы только дети.