Однажды я оказался в пустыне. Я хотел найти кочевников и присоединиться на какое-то время к их каравану. Незадолго до этого произошел большой пожар, унесший много жизней, и моего отсутствия на пару дней никто не заметил бы — столько обожженных душ одновременно отправились на тот свет. Я брел один по пустыне, обращая глаза к небесам, и ждал знака, который дал бы мне сил продолжать свою работу. Ты понимаешь, о чем я. Там было жарко. Очень жарко. У меня с собой была вода в кожаной фляге. Представляешь, какую ценность приобретает вода, когда температура сорок градусов в тени и вокруг лишь бесконечные песчаные дюны. Я думал о людях и спрашивал, когда же к ним вернется разум и они перестанут меня бояться. Когда наконец научатся принимать законы существования на земле и добровольно подчиняться им без уговоров и угроз. Я хотел, чтобы моя работа снова стала приятной, а души радовались и танцевали, покидая тело.
Я увидел его издалека. Он сидел у куста и медитировал. Он был неподвижен, и сперва я решил, что он спит. Мне случалось встречать одиноких путников, поэтому я не нашел в этом ничего странного и подошел ближе посмотреть, не нужна ли ему помощь. У меня была с собой вода и кусок хлеба за пазухой, которыми я мог бы поделиться с ним в случае необходимости.
Он не пошевелился, даже когда я приблизился. Я стоял и смотрел на него, чье лицо сегодня знакомо всем. Он был бледен, хотя проводил много времени на открытом воздухе. Волосы спутаны, под ногтями грязь. Глаза закрыты, выражение лица спокойное и бесстрастное. Меня поразил контраст его светлой кожи и темных волос. У него был очень выразительный рот, который напомнил мне о море. Одновременно сильный и чувственный. От него исходила такая мощная аура чувственности, что мне стало не по себе. Одет он был в потрепанную рубаху. На плечи накинуто что-то вроде грязного покрывала, защищающего от беспощадных лучей солнца. С волос на него стекали струйки пота. Я внезапно заметил, что плачу, что слезы льются по моим щекам и падают на выжженную солнцем бесплодную почву.
Не помню, сколько мы сидели рядом. Я временами отпивал воды из фляги и дремал. Он же сидел неподвижно. Постепенно тени стали длиннее, жара начала спадать, песок уже не обжигал ступни. Тогда он открыл глаза, и я понял, что это и есть Иисус из Назарета. Глаза у него были особенные. Он тоже сразу понял, кто сидит перед ним. «Я ждал тебя», — сказал он и протянул мне руку, думая, что я пришел за ним. Я взял ее в свою, но не распахнул одеяние. Я держал его за руку и ощущал в ней безнадежность. Я понял, что все это время он искал меня, ибо не знал, какой путь ему предназначен и что ему делать в жизни.
Мы начали беседу. Думаю, мы проговорили несколько дней и ночей, забыв о сне. Разделили воду и хлеб и утолили голод и жажду. Я уже слышал о его даре превращать один хлеб в сотню, а воду в вино, и эти слухи оказались правдивы. Все указывало на то, что передо мной не обычный человек.
Мы говорили обо всем. О людях, об их страстях, об отсутствии у них веры, надежды и любви. О войне и предательстве, о безумии и злодействе. Мы говорили о красоте, о нежной коже, о яблоках. Мы плакали и смеялись. И в конце концов решили, что наша встреча была предрешена: никто не понимал друг друга так хорошо, как мы с ним. И мы осознали, что у нас одна цель — помогать людям справиться со страхами, толкающими их на безумные поступки. И нашли способ побороть этот страх. Мы решили работать вместе, разделив обязанности. Лишившись части своих полномочий, я стал более могущественным. Парадокс, но это правда. Непобедимые никогда не достигают полного могущества, как и успешные никогда не становятся счастливыми. Тот, кто слишком много мнит о себе, обречен на поражение. Теперь я больше не был непобедим.
«Я должен перехитрить тебя, — сказал он. — Умереть и снова вернуться к жизни. Тем самым я докажу людям, что нужно верить в жизнь после смерти и надеяться на лучшее, что конец не обязательно неизбежен и конечен. Я должен умереть, — повторил он. — Меня уже вознесли на пьедестал, осталось только свергнуть меня оттуда. Так, чтобы все получилось, как в моих проповедях. Последние станут первыми, а первые последними. В вечности. Аминь». У него было хорошее чувство юмора. И теперь есть. И еще он самокритичен. Иисус не обижается на шутки и анекдоты о нем.
Таким образом, мы с ним придумали план и расписали, кто и каким образом будет действовать и как в результате изменятся наши обязанности. Иисус должен был продолжать проповедовать, пока не придет час устроить спектакль, жестокий и кровавый, который будет вызывать у людей слезы еще много веков. Они станут ощущать свою вину в том, что случилось. Но это был один из побочных эффектов запланированной нами операции. Закончив планировать, мы допили воду и доели хлеб, который никогда еще не казался мне таким вкусным.