Торги и мануфактуры — вот что нам надобно. И законы, законы. И школы.
И в Платоновом государстве питомцы Феба, яко люди неблагонадежные, должны за стогны идеального града изгоняться. А сей дворянчик еще и вреден близостью к вышним, избалован донельзя Фортуною.
Щегольская, увеселительная наука стихотворства потребна ли человеку разумному?
Самородное золото берг-инженер Татищев распознавал и ценил в диком камне, в недрах земли. В живом человеке, втоптанном в грязь, золота не усмотрел. Не узрел даже забавной окаменелости — древнее дерево ископаемое имеет кровяной оттенок и весьма годно ювелирам, оправь в благородный металл — и выйдет украшение тонкого вкуса.
Ишь, соловушка выискался, любовные романцы при Дворе насвистывать! Перышки ощипать — что запоешь?..
После чистосердечной исповеди Егор Столетов написал вторую повинную, много пространнее. Назвал многие имена, изъяснил причины благоволения к нему сибирского начальства и откровенно, без утайки приписал, что всегда надеялся на помилование, ежели на престол взойдет цесаревна Елисавета Петровна — или выйдет замуж она за принца заморского, и по случаю торжества всем виноватым объявят высочайшее прощение, как и всегда водилось в государстве Российском. Прямота и погубила бедного узника.
«Заговор противу государыни нашей Анны Великой, я провидел его!» — возрадовался Татищев, прочитав бумагу Столетова. Поистине сей рифмоплет — заговорщик упорный, закоснелый в злодействе; каторжанин, познавший яростный гнев Петра Великого и теперь искавший милостей его побочной дочери… Для того ли грамоте и иностранным языкам сего злодея обучали, дабы он тайные интриги плел! Теперь на допросе с пристрастием надлежало вырвать у него имена всех сообщников и тем всеконечно заслужить доверенность императрицы Анны, а там, глядишь, авантажный, представительный и дерзновенный Артемий Петрович оттеснит от трона проклятого курляндца. Простор неуемному честолюбию.
На новом допросе Татищев набросился на Столетова с площадной бранью, теряя достоинство филозофическое: разъярен был холодной гордостью малого ростом и чином человечишки, уклончивостью его ответов.
— Я на тебе воровство твое доподлинно сыщу!
И велел конвоирам камзол и рубашку с него содрать и тело осмотреть. Ссыльный начал в грубых руках метаться, не снеся унижения, и от ворота до пояса рубашка тонкого полотна, с шитьем на нем разодралась. Оказался, будучи повален на пол, деликатного сложения, а на худой спине означились полосы — следы давнего наказания кнутом.
— А, так ты испытан не был, а казнь претерпел, тебе ижицу прописывали уже!
Битый в рыло и в душу, заплеванный, растоптанный сверчок, не помнящий своего шестка. И притом ошельмован.[27]
Откуда же гордыня такая, что молиться о царском здравии и долголетии не ходил, чарки заздравной не пил…
— Что ж, Егорка, коли сам не показываешь всей правды, тогда известимся о проделках твоих чрез твое жестокое и страдательное истязание!
И Татищев велел вздернуть Егора на дыбу и кнутом бить по счету. И то было прямым беззаконием, затем что без именного указу так обойтись с дворянином, даже ссыльным и ошельмованным, все же не дозволялось.
Полчаса висел на дыбе Столетов.
Дано сорок ударов кнутом.
И оставлен висеть на вывернутых руках еще час.
И тогда заговорил Егор Михайлович. И многие знатные имена названы были, и всякие случаи и чужие слова припомнились. Ведь живем мы все на русский «авось», — вот, сударик, и проавоськался! Пожалуй-ка, соколик, на виску — повисеть, на кобылу — поскакать, по спицам босиком походить[28]…
— Ручонки-то в вертлюги[29]вправьте дураку.
Егор тихо выл на одной ноте, как битый голодный пес.
— Омморок. Водой отлейте, — приказывал лютый голос — причина боли в висках, — звон целой стаи трупных мух, гудящих в одногласье.
Леживал на бархатах, полежи-ка на рогоже. Забылся ночью сном казенным, казематным, как на жердочке петел. Мутным и обрывчатым. Спина была иссечена в мясо, живая рана.
Две недели его не трогали: Татищев, отослав экстракты расспросных речей в Тайную канцелярию, в великом страхе ждал письма из Питерсбурха о столетовском деле, затем что касалось многих тайностей придворного обихода, и в розыски ему вступать своевольно не надлежало.
«Егорка Столетов с двух повинных и с пытки, елико возможно было из такого плута вытянуть, показал…
Что он не токмо о вашем императорском здравии молиться не хотел, но и весьма того не желал.