«Все адские муки при жизни прошел, все грехи избыл, теперь с тебя взыскивать нечего — ступай, душа, в пресветлый рай», — молвил ему священник Петропавловской церкви отец Григорий слово утешительное, исповедав и приобщив раба Божия Георгия Святых Страшных Таин Христовых.
День 12 июля 1736 года выдался плаксив да тепел.
Напоследок глянь на Невскую першпективную дорогу, дворцы, как в Голландии, на шпили позлащенные, на серую рябь каналов, надышись перед смертью гнилым воздухом северного лета. О каких пустяках, право, думаешь, умирая. Что деревья в Летнем саду за двенадцать лет, верно, разрослись?
Вот феятры кровавые, позорище лакомой до крови питерсбурхской черни. Вот где она насытится — на Сытном-то рынке человечина дешева! Сколь воронья, столь и черни…
Кареты ни единой не видать. Пленира, всеконечно, не захочет видеть его кончины — казней и мертвой плоти не терпела она. Притом и неизвестно, где ныне обретается: в Питерсбурхе, в Петергофе али в Москве.
Голова человека, говорил лейб-медик Быдло[31], и после отсечения от тела бедственное положение свое зрит и напоследок нечто успевает подумать — а в каких мыслях его голова, сосуд драгой дивных снов и складных слов, напоследок обретется и промолвит ли что гортань пресеченная? «Боже, милостив буди мне, грешному!»
Разве кто воспомянет когда, хоть и триста лет спустя, Егора Столетова, разве сочинит о нем сказку, разве слезу уронит? Как и не жил на свете белом!
Пробудись, сновидец! Проснись в истинную жизнь!
Канцелярист читал определение о бедной простоволосой Марфиньке, дрожавшей в сильном ознобе — в нынешние теплые погоды — сбоку от помоста:
«Жене Нестерова учинить наказание плетьми нещадно и вместе с мужем сослать на поселение в Оренбург».
«Сестрица милая, прости, — пожалел Егор ее краешком сознания, — ты за меня страдаешь без вины!» — и сам взошел на помост. Повело от слабости в сторону, он едва не обрушился в грязь со ступенек — руки ему перед казнью не расковали, чего-то опасались ушаковские каты. Караульные солдаты с грубым усердием подхватили его, не дав упасть. Недоставало еще, чтобы замученный, еле-еле душа в теле, преступник разбился или свернул себе шею, изгадив праздник собравшейся публике.
Именной указ по делу Столетова строго и громко зачитывал канцелярист — тот приговор огласили узнику накануне, еще в застенке:
«В 1731 году Егор Столетов с некоторыми людьми явился в жестоких государственных преступлениях, не токмо против высочайшей ея императорского величества персоны, но и к повреждению общего покоя и благополучия касающихся, в чем обличены и сами признались, а потом и с розысков в том утвердились, — за которые злоумышленныя преступления, по всем государственным правам, артикулам и указам приговорен был оный, Столетов, с прочими к смертной казни; но ея императорское величество, из высочайшей своей милости, от той смертной казни всемилостивейше освободить изволила, и послан был оный, Столетов, в вечную работу в Сибирь, на Нерчинские заводы, о чем в печатном манифесте, объявленном во всенародное известие в означенном 1731 году, декабря 23-го дня, показано именно; но оный Столетов, и по ссылке на вышеобъявленные заводы, не токмо чтоб от таковых злодейственных своих поступков воздержание в себе имел, но еще великие, изменнические, злодейственные замыслы в мысли своей содержал и некоторые скрытные речи дерзнул другим произносить и грозить, тако ж и в прочих преступлениях явился, как о том по делу явно, в чем он сам, Столетов, с розысков винился; того ради, по указу ея императорского величества, по силе государственных прав, велено онаго, Столетова, казнить смертию — отсечь голову».
В третий раз на эшафоте внимал он казенному велеречию.
Поклонился на все четыре стороны народу.
Палач был сноровист и голову отсек с первого удара; ее вздели на шпиц. Тело же отдали для отпевания и честного погребения причту Спасо-Преображенской церкви на Питерсбурхской стороне, что на берегу Малой Невки.
Так завершился богатый злоключеньями, скорбями и муками непереносными, скудный радостями земной путь Егора Столетова.
«Образ есмь неизреченныя Твоея славы, аще и язвы ношу прегрешений: ущедри Твое создание, Владыко, и очисти Твоим благоутробием, и вожделенное отечество подаждь ми, рая паки жителя мя сотворяя», — читал нараспев приходской батюшка над гробом, где покоилось обезглавленное тело в кандалах; и Небесное Отечество, без цепей и плетей, принимало мятежного пииту, птицу Божью, — вот он вспорхнул, полетел в нездешних, безпечальных садах-виноградах и новые вирши запел, — пока певчие вторили иерею: «Благословен еси, Господи, научи мя оправданием Твоим».