Погруженный в свои думы и бессознательно бросая камни в шумный ручей, Адриан очнулся от звука шагов.
— Хорошее место для того, чтобы слушать лютни и баллады Прованса, — сказал голос Монреаля, когда рыцарь св. Иоанна бросился на траву возле молодого Колонны.
— Так в вас сохранилась прежняя любовь к вашим национальным мелодиям? — сказал Адриан.
— Да, я не пережил еще всей моей молодости, — отвечал Монреаль с легким вздохом.
— Извините меня, — сказал Адриан с большим участием, — но я очень желал бы спросить вас о той прекрасной даме, с которой семь лет тому назад мы смотрели на лунный свет, сиявший на душистых апельсинных рощах и розовых водах Террачины.
Монреаль отвернул свое лицо, положил руку на плечо Адриана и прошептал низким и хриплым голосом:
— Я теперь одинок.
— И у вас не было детей, кроме сына, которого вы потеряли? — спросил Адриан.
— Ни одного! — отвечал Монреаль, и лицо его снова омрачилось. — Ни одному милому наследнику не достанется состояние, которое я еще надеюсь создать. Никогда я не увижу подобия Аделины в ее ребенке! Но в Авиньоне я видел одного мальчика, которого я мог бы назвать своим: его глаза были так похожи на ее глаза, что мне казалось, будто бы я в них вижу отражение ее души.
Сходство судьбы сильно влекло Адриана к Монреалю, и два рыцаря разговаривали между собой с большей дружбой и откровенностью, нежели прежде. Наконец Монреаль сказал:
— Кстати, я еще не спросил у вас, куда вы едете!
— В Рим, — отвечал Адриан. — А известия, которые я услыхал от вас, еще более заставляют меня спешить туда. Если Риенцо возвратится, то я с успехом, может быть, сыграю роль посредника между трибуном, сенатором и нобилями. И если я найду моего кузена, молодого Стефанелло, теперешнего главу нашей семьи, более сговорчивым, чем ее отцы, то не буду отчаиваться в примирении менее могущественных баронов с обстоятельствами. Риму нужен отдых, и всякий, кто бы ни управлял, если только он управляет справедливо, должен быть поддержан и вельможами, и плебеями.
Монреаль слушал с большим вниманием, и потом прошептал про себя:
— Нет, этого не может быть! — Закрыв лицо рукой, он на некоторое время предался размышлениям и наконец сказал громко: — Вы едете в Рим. Итак мы скоро встретимся среди его развалин. Между прочим знайте, что здесь моя цель уже достигнута. Эти флорентийские купцы уже согласились на мои условия; они купили у меня двухлетний мир; завтра мой лагерь снимается, и Великая Компания двигается в Ломбардию. Там, если мои планы удадутся и венецианцы заплатят, я соединю негодяев с морским городом против Висконти и мирно проведу осень среди римского великолепия.
— Синьор Вальтер де Монреаль, — сказал Адриан, — ваша откровенность, может быть, делает меня дерзким; но слушая, как вы, подобно корыстолюбивому купцу, говорите о продаже вашей дружбы и пощады, я спрашиваю себя: неужели это великий рыцарь св. Иоанна и неужели люди говорили о нем правду, утверждая, что единственное пятно на его лаврах есть его корыстолюбие?
Монреаль закусил губу, но спокойно отвечал:
— Моя откровенность сама навлекла на себя эпитемию, синьор. Однако же я не могу оставить такого почтенного гостя под полным влиянием впечатления, которое, должно сознаться, правдоподобно, но несправедливо. Я ценю золото, потому что оно строитель власти! Оно наполняет лагерь войском, берет города, закупает рынки, строит дворцы, основывает троны. Я ценю золото как средство, необходимое для моей цели.
— А цель…
— Какая бы ни была, — сказал рыцарь холодно. — Пойдемте в наши палатки. Роса падает крупными каплями, и вредные испарения носятся над этими пустынями.
Оба встали, но очарованные красотой этого часа, они несколько помедлили у ручья. Ранние звезды сияли над его извилистыми струйками, и приятный ветерок тихо шептал в блестящей траве.
Адриан рано лег в постель; но ему долго не давали заснуть собственные мысли и звуки громкого веселья, исходившие из палатки Монреаля. Вождь угощал начальников своего войска, — пир, от которого он имел деликатность освободить римского нобиля.