– Так что ты об этом думаешь? – с набитым ртом вновь спросила она.
– Тебе лучше помолчать, чтоб не подавиться.
– Молчу и внимательно слушаю, – хихикнула Женька. – Ну, давай. Ты же мастер запутанной интриги.
«От черта молитвой, а от подружки ничем» – эту поговорку я твердо усвоила с детства и сопротивление прекратила.
– Что мы имеем, – вяло начала я. – Письмо, которое, вполне возможно, написал человек не вполне здоровый.
– Допустим, все-таки письмо она писала в трезвом уме и твердой памяти. Тогда что?
Я пожала плечами.
– Начнем с родового проклятья. Глупость, конечно, но находятся чудаки, которые верят в подобную чушь. Подруга утверждает, что глюки у Кошкиной появились после смерти отца. Чем занимался папаша, мы не знаем. Но человек он был, по мнению дочери, малопочтенный.
– Ага. А вот чем он занимался, не худо бы узнать. Дальше. Дочь едет его хоронить, рассчитывая на наследство…
– Предположительно рассчитывая.
– Поправку принимаю. Но ничего не получает. Вроде бы. Однако ей разрешают взять старые фотографии, хранящиеся в чулане. Возможно, вместе с фотографиями ей в руки попадает некая вещь.
– Ага. Карта сокровищ, к примеру, которая хранилась у непутевого пенсионера.
– Кем был непутевый пенсионер, до того как оным стал, нам неведомо, так что очень может быть, что и карта, – хихикнула Женька.
– Хорошо. Назовем это «ценной вещью», хотя сам факт, что Кошкина что-то там нашла, вызывает у меня сомнение. Тебе не кажется странным, что «ценная вещь» хранилась себе спокойно в чулане и интерес к ней возник только после смерти владельца?
– Не кажется. А если владелец не желал, чтобы кто-то знал, что вещь эта у него?
– Допустим, – вынуждена была согласиться я.
– Я тебе больше скажу, – улыбнулась Женька. – Возможно, Кошкина за ней и поехала. А что? Говоря о наследстве, она вовсе не дом имела в виду, а нечто, о чем мы пока можем лишь догадываться.
Я оценила мысль подруги и утвердительно кивнула.
– Сразу после похорон Кошкина куда-то исчезает на три дня. А после возвращения ее якобы начинают преследовать: следят и что-то ищут в ее комнате. Предположим, о наследстве знал или, скорее, догадывался кто-то еще. За Кошкиной стали наблюдать, и ее вояж неизвестно куда убедил этого человека, что «наследство» у нее. И он решил им завладеть. Эта вещь небольшая по объему, которую легко спрятать в комнате. Иначе зачем рыться в ее вещах? О господи, что она там нашла? Бриллиант, замаскированный под картофелину? Я бы на ее месте отнесла вещицу в банк.
– Может, она так и сделала, но тот, кто искал, надеялся, что она с ней не расстанется.
– Тогда это не бриллиант, – съязвила я.
– Не отвлекайся. У нас есть еще звонок: Кошкину спрашивали о каких-то чертежах или бумагах… черт, надо срочно узнать, кем был папаша. А вдруг он какой-то кагэбэшник, у которого хранился компромат на неких лиц, и они…
– Если кагэбэшник, то это не ко мне, – усмехнулась я. – Терпеть не могу боевики со злодеями-чекистами.
– Хрен с ними. Я их тоже не люблю. Путь будет бриллиант в картофелине.
– Нет, – немного подумав, сказала я. – Это должны быть какие-то бумаги. Провалялись в чулане вместе со старыми фотографиями, и на них долгие годы никто не обращал внимания. Но бумаги ценные. Иначе весь этот сыр-бор устраивать ни к чему.
– Само собой, – кивнула Женька.
– Человек, который пытался их найти, не мог действовать открыто, то есть он не явился к Кошкиной с автоматом или обрезком металлической трубы и не потребовал отдать их. Значит, это не бандиты.
– Что очень хорошо для нас.
– И не кагэбэшники, что дважды хорошо. Тогда скорее это родственник.
– Или старый приятель отца. Или приятель приятеля, – веселилась Женька. – То есть тот, кто подозревал, что бумаги в принципе могут существовать, но не был в этом уверен. Не то давно бы навестил чулан старикана. А вот вояж Кошкиной после похорон в некое место позволил ему надеяться, что бумаги есть и они у нее. А ты говоришь: банально, – подзадорила меня Женька. – Смотри, сколько всего напридумывали.
– Вот именно, – скривилась я. – Напридумывали. Теперь самое главное. Кошкина внезапно исчезает. Этому может быть две причины: либо она отправилась в очередной вояж, либо кому-то надоело без толку копаться в ее вещах и он стал действовать более решительно.
– То есть похитил женщину с намерением провести допрос с пристрастием? – весело предположила Женька. Тут мы уставились друг на друга, и улыбки сползли с наших физиономий.
– Черт, – прошептала я. – Из дома она ушла в субботу, а в понедельник в ее квартире появился некий молодой человек. Соседки решили, что это дружок Юльки, но сама Юлька с этим категорически не согласна.
– И Кошкина до сих пор не вернулась. Выходит, что отпускать ее после допроса никто не собирался. Анфиса, не хочу каркать, но боюсь, что мы опоздали.
– Будем надеяться, что это наши фантазии и Кошкина кайфует у друзей на даче, – поспешно сказала я, но, если честно, очень в этом сомневалась. В груди вдруг стало холодно, и веселиться желания больше не возникало. Если в наших догадках есть доля правды, то женщина уже мертва. Женька взглянула на часы:
– С утра в милицию пойдем?
Я вздохнула:
– Будет ли толк? Хорошо, если выслушают. Надо подключать Кошкина, пусть заявление напишет.
Мужа подключать не пришлось. Утром мы отправились в отделение милиции Первомайского района, где проживала Кошкина, и, едва войдя в здание, услышали гневный голос Ольги:
– Лодыри окаянные, человек пропал, а им и горя мало.
Пройдя по коридору, мы обнаружили Ольгу у окошка, за которым укрылся дежурный, еще два «лодыря» по соседству с ним с интересом разглядывали стены, делая вид, что происходящее их не касается. Увидев нас, Ольга, которая уже начала выдыхаться, приободрилась и с новыми силами принялась взывать к гражданской совести. Если честно, их стойкое нежелание приобщиться к чужому горю было мне понятно. Я вчера тоже не хотела. Опять же, история в ее, так сказать, первозданном виде душевного трепета не вызывала и даже выглядела дурацкой, но за ночь я так уверилась в наших с Женькой фантазиях, что теперь не сомневалась: с Кошкиной случилась беда, потому присоединила свой голос к Ольгиному. Женька извлекла журналистское удостоверение и умудрилась переорать нас обеих. Милиционеры каменели лицом, пока один из них вдруг не спросил меня:
– Вас Анфисой зовут?
– Да, – растерялась я, подумав: «Неужто благодарный читатель?» Ольга с Женькой тоже присмирели, ожидая, что последует за этим.
– А муж ваш полковник Громов?
– Так точно, – ответила за меня Женька.
– Володя, прими у них заявление, – устало обратился он к товарищу. Только я хотела возмутиться: это что же выходит, если муж полковник, то заявление примут, а если нет, то… как он огорошил нас вторично: – Все равно не отстанут. От них уже в городе все менты стонут. Сыщицы-любительницы.
Женька набрала в грудь воздуха, желая возразить, но тут Володя протянул руку и обреченно сказал:
– Давайте заявление.
И весь Женькин пыл внезапно угас под его взглядом мученика.
– И что теперь? – чуть ли не шепотом спросила Ольга, когда мы вышли из отделения.
– Дело заведут, – буркнула Женька. – Они лучшие умельцы по заведению дел.
– А Машка?
– Будем надеяться, что с ней все в порядке.
Прошло два дня, Кошкина так и не появилась. В то, что с ней все в порядке, верилось с большим трудом. Наше расследование пришлось временно прекратить, потому что нагрянул Ромка, а при нем даже упоминать о нашем расследовании не стоило. Он считал, что раскрывать преступления должны профессионалы, а мы только портим жизнь себе и людям. К тому моменту уже все мои мысли были о Кошкиной, и приезду мужа я не то чтобы не обрадовалась, просто вздохнула с облегчением, когда проводила его на вокзал.
Два дня Женька у меня не показывалась, и это тоже беспокоило. Потому я сразу же ей позвонила.
– Это ты? – спросила она без намека на теплоту и большое счастье. – Любимого проводила?